Даниэль. Записки Ангела-Хранителя

Виктор Брегеда, Look At Me
(Отрывки из романа)

 «Жизнь — это не то, что происходит с человеком,
а то, ЧТО он помнит и КАК он это помнит».
Габриель Гарсия Маркес

Пролог

Он торопился, выбиваясь из сил, к заповедной кромке необозримого поля красных маков. Оно колыхалось, словно от ветра, плавными волнами, завораживая Его, и казалось морем. Он настойчиво воображал себя бабочкой с красными крылышками в чёрную крапинку: так Его не заметят, и Ему будет дозволено пересечь черту… Но встречный поток воздуха не пускал Его вперед, и Он застыл на месте, несмотря на отчаянные трепетания крылышек. Тогда Он дерзко запротестовал, и Ему удалось взмыть над ветром, опираясь о плотную синеву сильным крылом орла. На краю поля маков Его ждало серебряное море, и надвигалась с горизонта высокая волна. Он смирился… «Нельзя. Меня опять к тебе не пускают. Из-за тебя. Не дозволяется затягиваться думой о тебе, так же как сигаретой при жизни. Вредно. Опять же, для тебя. Ибо моя мысль, уже не заземленная, как прежде, течёт в твою по невидимой землянам серебряной нити между нами. И тебя затягивает в моё измерение. Но это недопустимо, и мне это показали. И я ужаснулся, ибо тебе, живой, не под силу этот мощный пульс остановившегося времени: тебя может закрутить в воронку тоски, и само имя моё способно в этот миг призвать тебя стать частью запредельного. И я смирился. И тебе пока не надо знать, что каждый раз, когда ты гонишь от себя сокрушающую мысль обо мне, не даешь ей разродиться в тебе неизбежной правдой о моей смерти, это ни кто иной, как я, сжимаю себя в кулак усилием воли и стремительно удаляюсь от тебя в провал в себя. Да, я научился здесь этому волшебству. Здесь — почти всем дано быть магами, включая и тех, кто при жизни не совершил и не распознал ни одного чуда. Да, и здесь я по-прежнему ухитряюсь убежать от себя во имя тебя. Ибо, женщина ты моя, я действительно тебя… Нет, нельзя затягиваться думой о тебе, а это неизбежно, если я не становлюсь намеренно кем-то иным. А у меня множество идей, и воображение спасает вовремя. Кем бы мне представить себя, дабы ты отдохнула от меня, пусть нить эта между нами, натянутая, словно струна вашей гитары, ослабеет… И ты сможешь заснуть, проснуться, снова жить, почти не вспоминая обо мне, или… А так хочется тебе присниться. Но и это тоже не разрешается часто. Помнишь, в первый месяц после нашей встречи я как-то написал тебе строки:

«Если б каждая дума моя о тебе
Стать могла стихотворной строкою»?..

Он снова увидел поле красных маков перед собой и с тревогой посмотрел вдаль — горизонт стремительно нёсся на Него. Он мгновенно увидел его уже глазами женщины за рулем автомобиля, необъятная панорама была втиснута в переднее стекло так, что неба было не видно. Его неба. Её неба. Их неба…
…Он успел вспомнить все их 15 лет встреч, пока Она, Его зеленоглазая колдунья, вслух произносила Его строки.

«…Но пока эта книга мала и тонка,
Ведь над нею я редко сижу:
Просто жалко бумаге часы отдавать —
Те часы, что с тобой провожу…»

Успел и насладиться ликованием, что сейчас была Она ближе и постоянно рядом. Об этом Он лишь мог мечтать при жизни. Заметил, как Она обернулась, когда у Неё вдруг мелькнула шаловливая мысль, что Он, невидимый, сидел на заднем сиденье и читал Ей стихи, пока Она летела в своём тёмно-синем «Вольво» вдоль жизни, вперед к Нему по шоссе, набирая скорость.
«220», — прочитал Он Её невидящим взглядом на спидометре. Он шепнул во сне Её золотовласому сынишке, что Ему пора снова спрятаться в морскую раковину, и тот, проснувшись, захныкал на заднем сиденье: «Мамочка-молодаечка, остановись прямо сейчас, хочу очень водички попить…»
Она протянула малышу почти пустую пластмассовую бутылку… «Хочу ещё, водички, дай другую бутылочку», — захныкал малыш через секунду…
Она с раздражением сбавила скорость и остановилась на обочине. Было горько — не успела до конца вспомнить это давно забытое стихотворение того, чьё имя Она лишь изредка позволяла себе шептать после Его смерти… Порывшись в багажнике, она нашла наконец литровую бутылку воды и протянула её сынишке, машинально отвинтив пробку. Он, конечно же, облился, протянув полупустую бутыль маме. Извлекая запасные штаны и майку из багажника, Она пыталась заглушить в себе оборвавшуюся в памяти строку стихотворения, от которой в глазах навернулись слёзы. Женщина нервно отстегнула ремень на детском сиденье сына. Спустив мальчугана на землю и, переодев его, Она перевела взгляд с его пшеничных волос на жёлтое поле подсолнухов. И удивилась, ожидая увидеть режущие глаз волны красных маков. «Ну вот, опять поедешь в мокром сиденье!»
«Ну, мамочка, ничего, не плачь», — ласково попросил малыш и потянулся губами к мокрой щеке матери. Она, оставаясь на корточках, прижала сына к себе и посмотрела на горизонт в конце летящего в небо шоссе с высоты Его взгляда. Увидела и себя с сынишкой возле машины на обочине дороги двумя одинокими точками, будто с высоты плывших над головой облаков.
— Посмотри, мой хороший, на эти поля — они цвета солнца, потому что подсолнух всегда головку солнцу подставляет.
— А почему именно солнцу, мама? Потому что оно жёлтое, как и подсолнух?
— Да, — машинально ответила Она и посмотрела на часы. Они опаздывали, как всегда. После Его смерти всё равно всё было уже поздно, и эти Её земные вольности в обращении со временем Ей казались смешными. А еще Она боялась прибыть куда-либо заранее хоть на минуту и ждать. И перестать торопиться. И эта пауза в Ней разрешила бы задуматься о случившемся и неизбежном — о будущем без Него. А это, как кататься на двухколесном велосипеде. Остановишься — упадешь. «Нет, надо не переставать крутить педали и постоянно торопиться», — напомнила Она себе с укором.
— Ну, скорей залезай в машину, ну, давай же, — строго сказала Она сынишке и дёрнула его за рукав.
—Ты же мне штаны забыла поднять, — захныкал он.
— В четыре года можно и самому это делать…
Он удалялся от них медленно. Вязкая тоска, заполнившая грудь женщины, притягивала Его к этим полям больших жёлтых цветов. Он медлил, пока Она не находила сил очнуться от воспоминания о зёленом платке с желтыми подсолнухами на фотографии, сделанной Им 20 лет назад в Нью-Йорке. Он метнулся в библиотеку Её дома под Мадридом. Этот снимок в рамке стоял среди других фотографий на верхней полке. А на нижней всё написанные Им и Ею книги по-прежнему теснились вместе. Он засмотрелся на снимки Её с сыном и с беспокойством вернулся к обочине дороги возле жёлтых полей. Мальчуган уже вскарабкался в кресло и попросил водички. Женщина вздрогнула от гудка пронёсшегося мимо грузовика: «Забыла даже дверь захлопнуть со стороны водителя, блондиночка», — услышал Он мысль молодчика за рулём…
Она двигалась, словно заторможенная, и Он дождался, пока Она сядет в машину и пристегнёт ремень… Женщина в течении километра, дожав спидометр до 130, нажала кнопку на руле — зафиксировала «круз-контролем» 120 км на спидометре. Когда машина послушно и плавно затормозила на неожиданном крутом повороте при спуске с горы, Она поблагодарила вслух сына за то, что тот уберег их от аварии, попросив срочно остановиться.
Потом Она ещё долго и тщетно пыталась вспомнить первую строку стихотворения, так внезапно возникшего в памяти.
Он проводил их взглядом — дорога петляла лентой и вела снова в гору. Он ощутил, как распухает сердце в Её груди, и решительно прекратил думать о Ней. Нельзя — чуть не вышел казус… Он подсчитал расстояние и время — эта арифметика наложения событий была так же проста отсюда, как земная школьная арифметика. Да, Он правильно рассчитал: не разбуди Он малыша, Она, Его землянка, прочла бы строфу Его стихотворения до конца, и крутой вираж шоссе не поддался бы автомобилю после знака «80». И утонули бы они в жёлтых волнах подсолнухов. И поплыли бы вместе над морем красных цветов…
Он пообещал себе не отвлекать Её собою, особенно за рулём, — лучше во сне.
Он знал, что надо делать — этот навык перетекать во что-либо вне себя Ему нравился. Шум моря из Его земной памяти неизменно вызывал разные желанные состояния, и Он без труда прятался в них от своих капризных желаний — передвигаться куда угодно между многослойными реальностями. Так и сейчас, насладившись воспоминанием о переливающейся солнечным светом волне, Он представил себя маленькой улиткой и забрался в перламутровую витую раковину. Он заворожено слушал шёпот волн. Там, на земле, в солёной воде растворился Его прах, и потому Ему особенно просто удавалось остановить себя в этой серебряной обители…
— Нажимай на четыре, — торопила в лифте сынишку женщина с зелеными глазами. Она нервно поправляла волосы и небрежно мазала губы перед зеркалом лифта.
— Извините, пришлось остановиться, не терпелось малышу, — виновато произнесла она в открывшуюся дверь. Подруга деловито подхватила мальчика на руки и понесла в салон представить его гостям.
— А вот и сынок нашей поэтессы и писательницы, — звонко произнесла она так, чтобы её слова донеслись и до опоздавшей гостьи, заспешившей в туалет. Женщина зажгла свет в коридоре и, не дойдя до туалета, остановилась возле тумбочки. Среди коробочек и свечек лежало несколько раковин. Она поднесла к уху одну из них — из серого перламутра — и заслушалась. К Ней подбежал сынишка, и Она протянула ему раковину, не вместившуюся в его ладонь.
— В морской раковине волны поют вечную песню моря, — сказала Она, — слышишь?
— Это так ушная раковина устроена, это вовсе не шум моря. Поднеси кружку к уху, и тот же эффект, — усмехнулся один их незнакомых Ей гостей подруги и обнажил зубы, покрытые металлической планкой.
«Поздновато в таком возрасте прикус исправлять», — подумала Она и захлопнула дверь туалета. К Её удивлению, малыш не рвался к Ней, и Она даже успела вспомнить вторую строку бесценного стиха из своей молодости.
Сынишка ждал Её около тумбочки в коридоре — он переслушал все раковины поочередно и согласился, что «та, с завитком серебряного цвета» шумит громче… С морской раковиной мальчуган не расставался весь вечер. И когда взрослые особенно громко спорили, а итальянец с проволокой на зубах заливался смехом возле его мамы, он прикладывал раковину к уху и качался в такт «морской музыки». Подруга мамы позволила забрать раковину домой, но мама не разрешила. Побоялась, что возьмет её сынишка с собой при очередном визите к отцу на выходные и забудет там…
В лифте, безразлично разглядывая морщины вокруг глаз, женщина вдруг объявила, что будет писать новую книгу, когда вырастит сынишку, и у неё будет больше времени.
— А как она будет называться? — спросил малыш.
— «Почтальон с небес», или «Записки ангела-хранителя», — уверенно сказала мать, не удивившись этому внезапному ответу, возникшему вне Её. Так уже часто бывало, особенно после бокала вина. И стихи, и проза изливались из Неё водопадом, а Она еле успевала записывать… Она утешила себя Его словами:
«Мне повезло, я на 20 лет старше, и мне не положено судьбой тебя увидеть старой…»
«Ни мне — тебя», — сказала Она Ему в себе.
Бывали у Неё и мгновения провалов — внезапно на короткий миг Она вообще ни во что не верила. Кроме того, что Он Её слышит. А это неизменно возвращало и осязание невидимого мира, чьи очертания то таяли, то маячили в воображении. Они, к счастью, приобретали почти видимые контуры в Её душе ещё и тогда, когда Она заслушивалась музыкой или любовалась природой вместе с сыном. Любовалась болезненно, ибо уже смотрела на всё прекрасное и земное глазами Его печали, как на уже недозволенное, утраченное. Так ностальгически до Его смерти Она не ощущала мир, хотя говорить с Ним внутри себя во время разлук вошло в привычку. Он Ей не раз признавался в том же. Иногда Ей казалось, что из-за их любви Она способна дать Ему видеть всё земное Ее глазами. И уверовала в эту способность, как в необходимость. Иначе было невыносимо смотреть на величественные сосны на склоне гор — на сосны, которыми Он уже не мог любоваться. Почему именно на сосны или на ивы над водой было смотреть труднее всего, Она не знала. После Его смерти видеть их зеленое обличье стало необъяснимо нестерпимым…
Выбравшись из раковины, разнеженный и умиротворенный, Он донес себя до белесого камня возле скалы, уходящей в море, и задумался: «Нет, лучше, чтобы роман назывался «Дневник ангела-хранителя», а следующий Ее сборник земных стихов — «Почтальон с небес».
Он увидел себя над Ее старинным секретером: перед Его портретом горела свеча. Его женщина сидела за компьютером и перепечатывала стихотворение с листа. Изредка Она поднимала глаза на свечу, и Он читал одну и ту же Ее мысль: «Восьмое января — вместе день и месяц составляют число 9 — эзотерическое число. Но что я читала именно об этом, что же значит, когда сумма числа дня и месяца рождения человека делится на 9?»
«У Нее сегодня мой день рожденья, потому и свеча…» Он стал следить за экраном компьютера Ее глазами. Она не удивилась волне холода, побежавшей по телу. Поежилась и добавила тепла на счетчике кондиционера-обогревателя. Пальцы Ее похолодели, и Она застегнула свитер. И уже залпом, не отрываясь, допечатала стихотворение. Потом встала и погладила Его портрет: «Спасибо за подарок — за стихотворение. С днем рождения тебя!».
Она отважилась долго смотреть на Его портрет. В Его глаза. Он смотрел на Нее и тоже затянулся этим взглядом. Ей показалось, что портрет ожил, и Она перекрестила его и пошла в комнату сына. Погладила его лоб и легла рядом, взяв его за ручку… Женщина заснула, уткнувшись в теплую ладошку сына.

«Обрывки слов твоей молитвы
Доносятся к мне сквозь сон,
Мне голубой конверт открытый
Принес небесный почтальон.
Он сел под утро в изголовье,
Мой сон крылом благословил:
«Пришлось прервать на полуслове —
О недозволенном просил
Твой небожитель,
Твой мужчина,
Я все стихами записал,
Все, что душа его просила
Уже родные небеса:
«О, дай мне сил
В крылах могучих
Парить над бренною землей …
Пока она жива, и тучи
Нависли над ее судьбой…»
…«Так Ангел только —
Твой Хранитель —
Молиться мог бы над тобой…»
Прочла на голубом конверте
На месте адреса во сне:
«Молись об Ангеле-поэте,
О белой чайке на волне…»

Он почувствовал усталость и тягу раствориться в фиолетовой тени вокруг дерева с пышной кроной того же ядовитого цвета. Но, сделав усилие, Он направился над морем по направлению к своему излюбленному месту — принадлежавшему только Ему острову белых скал. Этот Его заповедный остров всегда оставался неизменным посреди безграничного мира перетекающих один в другой миражей и ждал Его, стоило только пожелать. О, как Он ликовал, увидев его впервые, потерянный среди этих безлюдных просторов неописуемой красоты! О, как Он обрадовался этому уцелевшему вместе с Ним миражу из жизни: этот остров белых скал посреди лазурной глади воды ожидал Его так давно! Он возвращался к нему — своей обители, где Он мог успокоиться, вообразив себя одинокой горделивой сосной над недвижимой водой, хранящей все Его человеческие тайны…

Глава 1. Женщина-кувшин

…Частенько Его затягивало и на оранжевый полуостров. Но Ему было неинтересно оставаться среди себе подобных — оранжевых скал с абрисами людей-гигантов. Такими себя воображали бывшие земляне с воспаленным чувством собственного достоинства. Возвышаясь над зеркальной поверхностью воды на своих глыбах-пьедесталах, они любовались отражением собственной грандиозности. Некоторые из человеко-скал изредка отрывали свой взгляд от отражения в воде и смотрели вверх, дабы насладиться близостью небесного купола над головой: их исполинские размеры и впрямь позволяли им упираться головами в небосвод, как и легендарным атлантам. Но их многотонная гордыня в этом вакууме остановившегося времени делала их не мобильными — им только изредка удавалось волей духа сжать себя во что-либо более иллюзорное, и потому их перемещение в мирах ирреальности затруднялось беспредельно. Он не раз убеждался, что даже повернуть голову и полюбоваться величием соседа им стоило сил. Еще труднее было найти себе место среди подобных группировок этих удивительно красивых каменных исполинов — они плотно примыкали друг к другу, и побродить между ними стоило немалого труда. Но едва растворив себя воображением до плотности тени, Ему с легкостью удавалось скользить между оранжевыми силуэтами человеко-скал. Он несколько раз уже оставался с ними, наливаясь леденящей лавой гордыни, но освободиться от магнетических оков гигантского отражения в воде становилось с каждым разом все труднее. Он подолгу пытался вообразить себя птицей или стрекозой, но собственное отражение в воде завораживало, и Он терял желание к движению и метаморфозам. Так и на этот раз, почувствовав, что врастает в валун-пьедестал, Он принялся воображать себя свободной чайкой, качающейся на волнах. Обессилев, Он перевел взгляд на синеву над головой и возжелал стать облаком изо всех сил. Не вышло: стал задыхаться в себе самом — каменной глыбе, не интересной ни одной душе. И тогда Он взмолился, как ребенок. До этого молиться, как прежде бывало в подобные минуты слабости на земле, Ему не пришло бы и в голову.
«Дозволено ли небожителям молиться?» — ворвалась к Нему порывом ветра спасительная мысль. «Молиться за любимых, оставшихся на земле, — продолжала шептать ему чарующая голубая вода голосом Его женщины, — или они нам могут только сниться украдкой, от ангелов в тайне…» Эти слова потекли живой силой по Его каменной неподвижности, и Ему снова удалось раствориться в податливую Его воле собственную тень…
Удаляясь от острова оранжевых скал, Он с облегчением вспомнил о белокаменном острове, который Он облюбовал для размышлений и покоя. Он остановил свою тень на камне над водой, уютно вместив себя в образ одинокой и гордой сосны, и предался раздумью. Стихотворные строки Его поэтессы на земле освободили Его из оков человека-скалы и перенесли на Его любимый утес, дали возможность превратиться в сосну, и все произошло тотчас же после молитвы. Он подумал о Ней осторожно и понял, что Она спала — а Он Ей снился… Он увидел Ее сон — скалу над водой, залитую солнцем, — таким видела Его Она всегда: возвышавшимся над людьми и над бытием, вне времени, больше жизни, неистребимым. Он запутался в своих мыслях: кто из них двоих начинал менять их обоих? Он Ей снился скалой и потому в нее превращался по воле неведомых даже небожителям законов? Или это Ей приснилось, что Он попал в беду, и Она Его освободила во сне своими строками стихов, подсказав молиться?.. Или одно перетекало в другое, и причина становилась следствием, подобно скале и сосне?
Он изо всех сил пожелал найти ответ и наклонился с утеса заглянуть в воду — Ему нравилось это Его обличье вечнозеленого дерева. Кипарисом было оставаться труднее — нельзя было лентяйничать, приходилось размышлять. А Он устал и скитаться, и искать ответы, и задавать новые вопросы. А ни о чем не думать удавалось лишь в ракушках — и то только наглухо закрытых, с плотно сомкнутыми створками. Иначе Он мог бы не заметить и снова Ей начать сниться, едва затосковав по Ней. Или еще хуже: если просочится Ее земная реальность в Его спиральный мир, и Она не будет пребывать во сне в тот скрестившийся миг двух параллельных измерений, Ее неизбежно начнет затягивать в Его неземную древнюю печаль, накопившуюся за все Его заточения во плоти, а это нельзя… Ведь Его последняя жизнь окончилась внезапно именно по этой причине: Он вдруг на миг вспомнил сразу все расставания…
Она очнулась среди ночи от сердцебиения. Пока включался компьютер, женщина лихорадочно искала авторучку — не забыть бы приснившиеся строки… Погладив сына по влажным волосам, Она приоткрыла окно и закрыла глаза: не хотелось расставаться с последним кадром из сна. Белые скалы над неподвижной водой… Она полетом птицы приближается к острову с одинокой сосной на утесе и продолжает путь над лазурной водой, почти задевая ее поверхность, к стройным кипарисам вдали — к голубому заливу с мостом из мраморных скал… Тот самый арочный мост, ведущий к Ее несбывшейся заветной мечте…
Малыш закашлялся во сне, и Она торопливо закрыла окно…
Он с облегчением покидал кипарис, и, захлопывая уютные створки фиолетовой раковины, радостно повторял заключительные строки Ее стиха, начало которого Он услышал, задыхаясь в оранжевой скале-великане:

«Дозволено ли мертвым сниться —
К нам возвращаться с того света?
Я знаю… им дано проститься
Во сне. Посмертно…
Мы молим Господа,
Чтоб души смертных спас.
О, небожители,
Как молитесь за нас?»

Свою молитву о ней Он прочитал трижды:
«Не забывай меня, женщина ты моя, да не потухнет свет твоих глаз от утрат, да останется твоя земная красота нетленной в строках твоих, да не иссякнет в душе твоей лучезарный ток…»
Она подошла к зеркалу и рывком сняла через голову пижаму. Ей нестерпимо захотелось увидеть свое обнаженное тело. Она нащупала выключатель на стене ванны и, борясь с охватившей Ее волной вожделения, прикрыла дверь. Вид собственного тела, прикосновения ладоней к налившимся грудям с отвердевшими сосками, заставили Ее прислониться к стене и медленно сползти на пол. Ее обуяло желание такой силы, что губы Ее задрожали, и Она с силой раздвинула себе ноги руками, словно в желании овладеть самой собой… Подобное исступление плоти Ей переживать не приходилось… Очнувшись, Она прижала руки к груди. Сердце так бешено колотилось, что Она трудом поднялась с холодного пола и упала на диван в гостиной, не дойдя до кровати. Слезы безудержно лились из глаз… Она отдалась конвульсиям — безмолвные рыдания сотрясали Ее несколько минут. Потом наступило ликование, и Ее разобрал смех: «Истерика — реакция плоти на разрядку. У меня давно не было мужчины…»
Он ругал себя, заползая под небольшой камешек в мелком заливе: «Ей нельзя видеть моих снов! Идиот! Ишь, загляделся на мраморную красотку без головы и рук, видите ли! И зачем ее изваяли эти греки! И понаставили же здесь двойников этих земных шедевров мне на горе! И забыл, нельзя с Ней сравнивать! Ей же мои сны снятся! Кто так пошутил и придумал эту телепатию между небожителями и землянами! Как же научиться мне управлять собственной мыслью — ведь плоти не под силу оргазмы души!»
«О, Создатель…», — Он со злобой обрушил проклятия на соблазнительный женский торс возле дерева с ядовито фиолетовой листвой… Наконец, Ему удалось переплавить женский торс в кувшин, удлиненной и такой же пленительной формы… «Как ребенок здесь, понимаете ли, — бормотал Он, выбираясь из недр кувшина, куда попал неожиданно для себя, — всему учиться надо заново, как в детстве: кто же знал, что горлышко сосуда напоминает этот сокровенный вход в женское таинство… Задохнуться ж так можно от избытка ощущений: теперь понятно, откуда сказочки эти про джиннов, запертых в лампах и кувшинах… Наделали здесь земных реплик — музей на лоне природы придумали! Ладно, эта музыка из моря, от которой только и думаешь, что о любви, так еще нагота плотская в мраморе на искушение повсюду подстерегает! Где же здесь учебники, или книги какие, или хоть инструкции для начинающих небожителей — как со всем этим обращаться, начиная с собственной неуправляемой сути?!» Он тщетно себя отвлекал занятной мыслью о том, что трупы землян своим цветом напоминают именно этот серо-холодный мрамор, но в обнаженных покойниках это отталкивающе, а в нагих статуях — обворожительно… Кувшин снова начал округляться под удлиненным горлышком, и Он с досадой перевел взгляд на разноцветную рыбину, застывшую над травой справа от него, дабы не видеть краем глаза, как в расширенной части сосуда стали образовываться ягодицы настолько аппетитные, что Он все же повернул его к себе, дабы полюбоваться безупречными грудями на оборотной стороне… Он взмолился о пощаде, когда мраморные руки «кувшина» обвились вокруг Его сути, и Он увидел в своих объятиях Ее, жадно втолкнувшую Его плоть в свою… Он ликовал, Он сжимал Ее груди в ладонях, Он впивался в Ее губы… Он смел ласкать Ее, как на земле… Он обрел плоть — Он был живым!..
Дребезжащий звук пронизал голубой залив… Он поплыл над травой, торопливо втиснув себя в образ той рыбины, подальше от статуи великолепной Афродиты и фиолетовой тени у подножия дерева на траве…
— Подделка, копия! — возмутился Он.
— Нет, я оригинал, — услышал Он ее усмешку вслед, — а на земле меня воспроизводили по памяти…
То, что обезглавленная статуя посылала Ему свои мысли в ответ на Его собственные, было самым не удивительным из всего, происходящего вокруг…
…Будильник дребезжал, но Она медлила будить сына в школу… Мальчишка споткнулся о мамину пижаму на полу в ванне и спросил: «Мама, кто же ее скинул на пол?»
«Сама упала», — соврала Она себе и сынишке и заверила себя, что ночной экстаз Ей приснился…
На тумбочке с обложки Ее романа на Нее смотрела обезглавленная женская статуя с дивными изгибами…
…На белоскальном острове одинокая сосна подумала: «Мы снимся друг другу — вот как все просто задумано. И потому я с плотью внезапно воюю собственной, а Она — стихи залпом пишет… Я переживаю то, что видит Она во сне. А Ей снится то, что вижу я наяву здесь. А иногда нам снится одно и то же, и тогда возникает явь…»
А Ее земные сны Он научился отличать от своих посмертных без труда: в них не было ни цветных теней, ни фиолетовой листвы, ни морских раковин того же цвета…

Глава  2  Центрифуга горесчастья

 

Никому не дано Богом больше  страдания,  нежели он может вынести…

(библейская мудрость…)

 

После долгих скитаний по зоне застывшего времени и по реальностям, созданным собственным воображением или прозрением  (что было  неясно за неимением  материальных доказательств),  Он удостоился чести быть посвященным в таинство жизни и судьбы. Его заранее предупредили об этом – среди фиолетовых деревьев  появился шар таких же неустойчивых тонов и представился временным поводырем однопланового назначения. ОН радовался как ребенок: «Вот она –разгадка тайны  вселенского замысла равновесия печали  и радости в судьбах воплощенных сущностей на земле. А может и во всех других реальностях и измерениях?»

От такой близости к правде правд его начало трясти, как в самолете,  и ОН закружился в  спирали полета и был вынужден сосредоточиться на более простой эмоции. Он вспомнил как однажды написал,  что счастливчики это те, кому нечаянно удалось увернуться от ударов судьбы,  а вовсе не те, кому просто везет без причины  Так ОН написал, будучи писателем, которого мучили загадки замысла души… «Но как делать записи здесь, да и для кого, как сделать чтобы их прочли на Земле те,  кому так надо узнать пока не поздно главную  правду о душе?» — гадал он.

После смерти ему великодушно  доверили узнать ответ на заданный при жизни вопрос. ОН застыл  в полете от догадки, что узнав, наконец, правду, маячившую вдали за плотным зеркалом светящейся воды, ОН сможет  передать это откровение на землю через сны, посланные Его зеленоглазой любимой… Как и раньше , во сне ее он  подсоединится к ней, а она запишет свой сон, и не подозревая, что ей приоткрылась правда правд…

Но ОН ошибся. Это не позволялось, по всей видимости.Ибо, как только его сущность проникла за светящуюся завесу воды, ОН, как предупреждал его  фиолетовый  шар-путеводитель, отяжелел и потерял способность управлять своим передвижением в разных реальностях волей мысли.

ОН оглянулся на  вертикальную стену изумрудной  воды и увидел ярко голубой шар с прожилками  и  понял, что смотрит на свое отражение в зеркале души, как и предупредил его фиолетовый круг, явившийся к нему после прогулки  по Храму  Почета и удостоивший его занимательной экскурсией по его овальным залам с  портретами в серебряных и золотых рамах…Особенно запомнился триптих бородатого Леонардо – в трех его воплощениях так похожих друг на друга… Имен не было подписано под картинами  каждой души, но скольких великих мира земного ОН там узнал! Фиолетовый экскурсовод,  отвечал на вопросы мыслью в мысль и  с юмором. Шутя,  что имена многих вовсе не известных  на земле  в  небесном храме удостоены  особого почета,  ОН ярко вспыхивал  — в центре шара словно пульсировало свечение.

— Это сердце души твоей радуется, правда, —  спросил  ОН пурпурный шар,  тоже радуясь за что-то не имеющее названия…

_  Каждая капля выполненного долга, принесенного с  Земли  воинами света и справедливости,  питает наше свечение и мы лучезаримся…», — назидательно ответил шар.

— Так здесь называют состояние счастья? – шутливо поинтересовался ОН.

—    Нет.  Это не счастье по понятиям Земли. Это не состояние мимолетное  — это степень  заряженности сущности током — степень его намагниченности…

Он не понял и попросил объяснить:

-Чувствую себя  как в первом классе когда-то в детстве…

— Чем сильнее намагничена сущность,  тем легче ей подсоединяться к общему факелу света и благодати и пребывать в состоянии единения с Единым…

Он перевел объяснение шара  на земной язык:

-Типа —  чем светлей душа, тем глубже в Боге пребывает?

—  Тем слабее те, кто заставляют тьму править миром, -ответил фиолетовый поводырь и тут же  распался веером на многие  идентичные шары, кружащиеся вокруг мнимого стержня…

— Ты танцуешь?

— Не-е… Я  проецирую себя и это объяснение достанется  не только тебе, но и неким избранным на земле.

— В виде прозрений?

— Да, им покажется, что откуда-то к ним пришли  премудрости…

—  Как ты находишь этих избранных?

— Они находят этот пучок психоэнергии сами. Это по закону притяжение между параллельными мирами. Плюс и минус. Ты не поймешь это все еще мысля по земному. И не надо…

Проплыв в воздухе  мимо портрета Жанны дэ Арк шар завис в воздухе и неожиданно прижался к ногам горящей женщины в  раме.

— Страшно подумать,  что она пережила, — сообщил Он шару переливавшемуся всеми цветами радуги.

Но тот не ответил. Из картины в раме полилась песня на непонятном языке. То ли дельфин, то ли флейта.

— Это поет русалка, — сообщил шар и погас,  восстановив равномерный свет. — Она сама выбрала судьбу такую, когда ей показали,  что тем самым  спасет курс истории и многих от гибели.особенно детей.

—  Добровольно  выбрала в жизни гореть на костре ? —  ужаснулся ОН, разглядывая горящий хвост в основании платиновой рамы.

— Нет.  Во время смерти выбрала. Сделала свой выбор, как дано выбирать всем перед жизнью на Земле проекцию своей судьбы.. Другое дело свобода выбора  при жизни  — следовать своему выбранному курсу или нет.

-Значит мы выбираем дважды:  свобода выбора дана нам не только при жизни, но и до?

— Да ты догадался правильно, — ярко вспыхнув подтвердил шар. Свобода выбирать  дана и  до рождения.

— Типа тянем на экзамене билет и потом отвечаем на заданные вопросы? — уточнил ОН.

— Да потом решаем или нет задачи,  выданные в билете судьбы. В этом и есть милосердие Божье. Мы свободны выбирать и до,  и после рождения, да  и не только родителей,  но и само задание души на земле. У всех свое предназначение, но оно не навязано, оно избирается человеком добровольно и для улучшения миров и собственного мира.

— Да, но как это? Все же тогда изберут родиться богатыми,  вечными и красивыми, здоровыми  и полными счастья и талантов…

-Все имеет цену,-  просветил  его шар и снова закружился по спирали, распадаясь на собственные разноцветные проекции. —  А цену показывают заранее…

— Типа;  выбирай. Либо родись монахом, либо кроликом? Или жабой или бродягой?

— Не усложняй,- засмеялся шар желтым цветом.-  Мне поручено показать тебе Центрифугу Горесчастья – как пучки горя и счастья,  словно из огромного душа,  распределяются перед рождением между всеми развоплощенными без исключения. Готов ты узнать правду правд?

– Всегда готов, — отшутился ОН пытаясь разобраться в азах науки о душе с точки зрения небожителей.

— Я провожу тебя за завесу постоянности времен,  -пообещал фиолетовый спутник, —  подведу тебя к самой Великой Центрифуге – к  воронке  воплощения в телесную сущность. Но ты, пребывая там, должен непременно вернуться назад. — «Постигнувшим замысел божий делать нечего на земле»

-.Это строка из песни известного барда , – сообщил ОН шару. ..

_ Совершенно верно! Эта строка по серебряной нити струилась очень давно, —  согласился шар и,  неожиданно превратившись в прозрачную ленту с переливами серебра,  повлек его за собой по направлению правды правд. — —  Когда мы достигнем  прозрачной завесы,  я потеряю цвет и способность с тобой разговаривать энергомыслью, а ты перестанешь меня слышать. Ты  не будешь виден толпе ожидающих возвращения в жизнь.Будешь урывками  ощущать их, но . не забудь вернуться. Не дозволено жить знающим тайну Горесчастья…

— А если не смогу или не захочу? Ведь свобода выбора дана до рождения?!

— Ну, тогда ты родишься,  но вернешься обратно младенцем, который не успеет поведать тайны запретные другим. В небограде все  продумано.. И если бы не было ошибок, то мир был бы таким,  как его выдумали изначально, Жизнь Вселенной, как и человека,  это процесс вечного творения и исправления ошибок, иначе все бы стояло в равновесии и неподвижности, — читал нотации фиолетовый.

Все понятое и продуманно при  жизни  начинало приобретать смысл, но  вовсе не тот, что ОН ожидал…

— Оказывается умирать  — еще опаснее чем жить,- пошутил ОН, еле поспевая за прозрачной лентой впереди него. Оторвавшись от созерцания своего шарообразного отражения в экране воды,  ОН едва расслышал тающее напутствие  своего проводника,  растекшегося по завесе воды  и цветом,  и формой. «Не приближайся близко к центрифуге.Ибо если тебя окатит из Центрифуги Горесчастьем,  тебе придется спустится в воронку воплощения в тело. А это чревато…

— Вместо кого нибудь рожусь вне очереди? — отшутился ОН, содрогнувшись?

— Кто то на земле захлебнется  болью потеряв рано дитя…

— И сам же их выберу — этих двоих родителей моих будущих?

— Да , причем тех, кому заранее зная доставишь  боль…

— Ох. как мне не нравится этот ваш процесс и закон перерождения из смерти в жизнь! Не хочу выбирать, не хочу жить, не хочу туда ..

— Пребывай тогда  здесь и помоги тем, кому там без твоего надзора  будет еще хуже .

—  Ну и распределение обязанностей! — запротестовал ОН – И  кто все это запустил и выдумал?

— Даже боги ошибаются при исполнении задач, -усмехнулся шар, —  они тоже есть процесс вечной жизни ошибок и поправок…

— Не хочешь ли ты  сказать, что на опыте ошибок при сотворении нашей Земли,  некий бог малого ранга создаст лучший мир и повысится тем самым в ранге?

— ОН его уже создал и не один мир,  и именно они по его замыслу и помогают вашему миру. Только вы это не знаете. Мир под водой. Мир в глубине земли. Мир внутри вас,  мир существующий и невидимый,  –все они взаимодействуют с вами и помогают вам .

— В чем помогают?

— Противоборствовать с анти мирами света…Противоборствовать выбирая свет и справедливость, любовь и сострадание …

— Ты мне пересказываешь библию — ангелы демоны —  и еще летающие тарелки и из Космоса и  из моря.. Жизнь кипит  во вселенной,однако.  — ОН зашел в тупик. —  Кто есть кто? Кто ты, например,  на земле… был или будешь? Я не смогу на земле. Моя частота вибрации слишком высока и я буду всегда невидим глазом человека. И только на цифровых  камерах на фотографиях  я буду выглядеть плотным шаром разных цветов с кругами внутри..  Мне не воплотиться никогда.

— А если я выберу тебя в друзья и возьму с собой в эту воронку светосчастья и горя?

. – Я не пройду занавес неизменной постоянности. Я сольюсь с ней:  вот так… — ШАР действительно растворился и ОН перестал его слышать…

Оттолкнувшись от экрана воды, ОН медленно поплыл в сторону густой серой дымки вдали. Двигался  словно сквозь кисель, а потом стал ощущать как его сжимает плотная масса и он,  словно по туннелю,  заскользил вниз,  несомый ею по спирали. Так ОН в детстве несся с криком по трубе вниз головой в Лунопарке и плюхнулся в бассейн, ударившись животом о дно…

Плотная жижа вокруг него  постепенно затормаживала его скольжение невесть куда.

Потом ОН словно застыл в оледеневшей на глаза воде. Вмерз в твердую поверхность,  похожую на стекло.Но ни холода ни страха не ощутил. Усилием воли высвободиться не удалось и ОН сдался и оглянулся вокруг. То, что предстало его взору,  заставило бы его закричать,  будь он живым…

Со всех сторон сквозь него по необозримой равнине,  походившей на серый потрескавшийся блин , брели … получеловеки. Целыми их назвать было нельзя. У белесых (мраморного цвета) существ не было ничего выше плеч. У многих не хватало рук от самых плеч. Одни обрубки. Брели плавно  вокруг него  с полупроявленные контурами торсы человекоподобных статуй, напоминавшие ту  самую статую  безголовой  и безрукой Венеры  на обложке книги его зеленоглазой землянки. Он вспомнил текст из  этой книги, где  ОНА описала статую,  как нерешенный,  недописанный портрет человекодуши. Мол, при жизни портрет допишем мы сами,  выбирая шаги по жизни,  совершая и исправляя ошибки. И нам дадут снова шанс родиться заново,  дабы дописать портрет души во имя веры в человека.. .

«Не иначе,  как послали ей и  эту мысль,  –догадался он.  — Вовсе это не догадки,  она слышала то,  что ей нашептали такие же  шары- поводыри здешние…

Он стал наблюдать. Сущности — почти все одного роста и силуэта —  все же отличались друг от друга именно  цветом. Вернее оттенками белого цвета. Он вгляделся в тех,  кто были поближе- .некоторые скользили сквозь него…  Состояли они из нечто напоминавшего плотные еле подсвеченные дымки. Были они либо тусклого цвета,  либо еле светящегося перламутрового. Но те, кто были более белые, напоминали скульптуры из снега,  увиденные им однажды в Швейцарии… Сомнений не было: вокруг него  скользили  души к выбору  своих судеб  в предстоящей  жизни. Он присоединился к ним. Но они его не замечали.

С интересом следил  как некоторые из них, проходя сквозь друг друга , иногда задерживались,  сливались воедино,  и потом уже брели рядом,  пропитавшись единым цветом.. Один торс густо сероватого оттенка вдруг впереди него скачком метнулся к одной из белоснежных  фигур и та, пошатнувшись от внедрения в нее, слегка отодвинулась в сторону от захватчика, оставив половину себя наложенной на серого и оба торса на миг засветились нежно зеленоватым цветом.

ОН стоял пораженный —  они занимались любовью во время смерти! Делились собой и перекрашивались в слиянии в один цвет. Акт взаимодарения — небесная эротика! Он подошел ближе  к ним и его обволокла гостеприимная перламутровая тень. Ему было сказочно  хорошо,даже показалось,  что все торсы скользящие вокруг были маленькими звездочками на полотне неба. Но это видение исчезло и он в изумлении осознал, что вовсе не без голов и рук были эти наброски  человеческие, которые заторможено  двигались по поверхности густой и серой . При пристальном  изучении Ему стало ясно,  что  на их головы было накинуто нечто вроде дымчатых покрывал,  сливавшихся  с  густым туманом,  зависшим ровной гладью  на уровне их плеч, над серым блином тверди,  по которой они шествовали… Так бы выглядели для дельфинов в бассейне люди,  стоящие на дне по шею в воде с поднятыми руками. Да,  именно так он запомнил кадр из детства, когда  плавал в аквариуме в Батуми с дельфинами.Дрессировщик стоял  в центре огромного аквариума по шею в воде ,  высоко подняв руки с рыбой над головой,  дабы заставить дельфинов выпрыгнуть из воды… Нырнув,  ОН открыл в воде глаза и увидел этого дрессировщика, стоящего  на дне  аквариума без головы и без рук. Видны  над водой  были только голова и руки,  ровно как и  над гладью серой дымки  в мире запредельном оставались лишь  голова и руки будущих землян. Он догадался;  голова,  чтобы решать какую судьбу выбрать,  а руки чтобы ее претворять в жизнь. Вот оно — наглядное проявление свободы воли  перед жизнью во время смерти…

От любопытства как именно  эти затуманенные головы в серых вуалях буду выбирать билеты собственных судеб,  его затрясло и подкинуло  вверх .Ударившись о плотную поверхность серого тумана,  его швырнуло вниз — на серый жесткий блин,  по которому ступали торсы с невидимыми головами и руками. А было их несметное количество. Полчище будущих землян бесшумно скользило куда-то  вдаль от него в одном направлении. Он представил, что все эти человекодуши сожмутся в новорожденных младенцев вот вот и забудут на все протяжении жизни эту долину двух висящих друг над другом огромных блинов,  этих двух срезов реальности, служивших и полом и потолком  для них  То есть землей и небом. –Небом,  повисшим чуть выше их плеч. Небом,  у которого они были в заложниках,  в плену Времени. «Может,  потому людей так ностальгически манит  небо столь далекое при жизни. Бессознательно  пытаемся к нему дотянуться руками,  —  он задумался.  — Что интересно видят они над этим обручем густой пелены на шее? Что там над нею? . Чего касаются они задранными наверх руками?» —  Он стал протискиваться вверх. В болоте он никогда не тонул, но ощущение именно было такое. Он пытался выкарабкаться из болота вверх сквозь густой серый блин. На миг ему удалось вытолкнуть себя над  ним и он успел узреть невероятное. —  Вовсе не руки взметывались вверх вокруг множества голов в покрывалах!  Разного цвета и размера  — плавными взмахами — несли человекодуши по направлению к Центрифуге Горясчастья их крылья. Ему удалось вынырнуть из тягучей серой глади еще пару раз . Но он устал. От вида могучих предплечий, несущих орлиные крылья и  хрупких ключиц с лебедиными нежными шеями он пришел в неподвижность:. «Вот почему они так плавно плыли над серым блином . души имеют крылья! Они их оставляют здесь перед воплощением в жизнь.!»

Следя за красивыми взмахами крыльев  нескольких человекоптиц,  он невольно вспомнил балет. Балерины тоже еле касаются земли,  словно у них есть невидимые крылья. Но огромные крылья наводили ужас. Некоторые, взметнувшись в высь,  задевали окружающих и те послушно ныряли  в  серую гладь. Несколько раз он видел как нежные крылья застывали параллельно глади, будто,  сложив крылья,  чья-то душа останавливалась, но никто не поворачивал назад, словно ветром их гнало вместе вперед…

Достигнув,  наконец, вертикальной прозрачной стены, за которой мелькали яркие вертящиеся огни,  он был озадачен. Человекоптицы в вуалях легко проникали сквозь этот экран,  а он лишь расплывался по  поверхности и его  нежно сдувало назад . Он нехотя сдался —  опустился к подножию экрана, поняв,  что проникнуть чрез него ему не дозволено. Он пытался разглядеть сквозь движущиеся  торсы откуда исходил пульсирующий фейерверк. Смутно удалось увидеть огромный вращающийся круг  по ту сторону экрана.  Нечто вроде огромного блюдца со светящейся каймой и сотнями прожилок. – Эти дорожки  огненными лентами лавы стремились  из центра круга к кайме и все это напоминало вращающееся огненное колесо.  Торсы,  словно завороженные,  перешагивали искрящуюся каемку и становились рядом с друг другом,  образуя ровные ряды. Это зрелище походило на знакомый ему детский  аттракцион. Шагнув внутрь медленно вращавшегося круга белесые фигуры послушно двигались к центру колеса,  не тесня друг друга, а . издалека они выглядели именно торсами без рук и головы. Процесс этот не останавливался. Новые и новые торсы перешагивали круг и вдоль его осей продвигались к центру центрифуги. Он понял, что в центре должен был находиться некий  сток.:иначе куда же девались те, кто достигали центра центрифуги,  предоставляя место вновь прибывающим?

«Это душе-сток в жизнь. Там как с горки прыгают души в жизнь», -…услышал он чью то подсказку. Рядом с ним повис лазурный шар наставник. Это он. оказывается  слегка придерживал его каждый раз,  когда он пытался проникнуть сквозь экран.

— Посмотри в центр колеса горясчастья  — оно никогда не останавливается. Снизу  к его центру прибывает  с  Земли — сквозь черную дыру соприкосновения двух измерений  — все оставленное умершими горе и счастье. Эта двойная труба-спираль над колесом  вращается над головами будущих землян,  испражняя то горе, то счастье,  причем не одновременно,  а поочередно, приглядись …..

Он бы присвистнул,  будь он жив,  от этого комментария и от всего осознанного  в тот миг. Тайна тайн и  заключалась именно в этом. — Ключ к замыслу бытия был именно в этой фразе  — « поочередно, а не одновременно». Видимо, тот кто создал Центрифугу Горесчастья был большим шалуном или еще чего хуже попросту пошутил. А за эту его шалость расплатилось не одна плеяда человекоптиц на Земле. Он захотел накричать на этого шутника: .ибо из душа этого,  видимо, ему налили на голову до жизни лишь горя, не успев полить ему ровно столько же счастья. Он возопил на шар! . Но ведь в библии нам сказали,  что никому не ниспошлют горя более его сил!!! Но вместо протеста  он взметнулся с помощью шара выше и увидел этот самый душ в центре центрифуги человекосчастья

Он пожаловался:

—  А  ведь поливают  неродившихся всех,  словно из душа и  холодной, и горячей водой, но  из двух разных кранов,  как в Англии старой. Нет,  чтоб взять да смешать и поровну всем и пополам горя да счастья брызнуть

— Ты почти прав, сын мой,  одобрил шар, — так и было задумано. Но люди хитрее оказались, нежели их сотворили, ибо каждый только о себе думает, а не как создатель —  о других…

— Ты что был священником на земле, отец мой? — передразнил ОН шар,  так как его разбирал смех от увиденного и злила собственная неспособность рассмеяться. .

— Нет но мы с тобой встречались однажды. Ты же часто ходил в синагогу…

Он вспомнил молодую жену во время службы наверху – под потолком на балконе  нельзя было женщинам спускаться вниз…

— Почему только мужчины в синагогах внизу стояли?  Проверил  он шара раввина. – Но тот не ответил.- Смотри и все поймешь сам…

Наблюдая за торсами, он снова пожалел, что умершим не дано смеяться. Да, огромный  душ таки равномерно и плавно вращался в центре на  уровне невидимых голов  торсов,  излучая фейерверк световой энергии разного цвета — поочередно то изумрудный,  то темно голубой,  казалось,  шел словно дождь .Но комичность происходящего  заключалась в том, что то один торс,  то другой потешно приседал при излучении пучка синего цвета и прятался за спиной впереди стоящего. При этом двойная доза синего излучения горя собранного из сердец усопших угождала в того,  кто не успел пригнуться . И так прятавшиеся за другими успевали пропитаться большей дозой счастья нежели горя. Некоторые даже толкали других и пригибали их силой книзу, когда изумрудный поток бил из «душа» в их направлении. Чье-то счастье миновало тех, кого пригнули вниз  насильно и попадало в их обидчиков-эгоистов позади них..

Высшее проявление черного юмора вселенной –или  злая шутка дизайнера этого колеса Горясчастья?  Кто же вынесет  здесь таким способом не более того, что способен вынести? Тут кто толкнул соседа, когда счастье выдают, — тот счастливчик, а кто не спрятался за спиной  соседа вовремя  — тот горемыка. Получается,что как и в жизни:  счастливы скверные души,  а страдают хорошие…

«Где он этот программист колеса горесчастья?  Чем он думал? Решил, что  все люди солдатиками стоять будут с руками по швам и ждать когда им на голову  поровну плеснут и горя и счастья?! А, может, где  здесь зонты выдают. Как счастье,  — так зонт вниз. Как горе — зонт над головой раскрываем!»…

— Ты не заметил что у торсов нет рук? — спокойно поинтересовался  шар-раввин.

— А чем же они толкаются? —  ОН пригляделся и ахнул: коленками стоящий сзади поддавал под коленки впереди стоящему. « Ну так вот в чем ошибка Создателя! Зачем  человека из обезьяны надобно было ставить на две ноги! Остались бы на четвереньках,  никто не пригибался бы. И всем бы поровну. Не надо было. людской род выпрямлять…»

— Потому перед Богом на коленях стоят в мольбе, — мудро заметил шар-раввин. — Там все равны.Там никто никого не пнет, а  в получении прощения  грехов одинаково распределит каскады милосердия из общего душа . И это при жизни дано..всем.

ОН был страшно зол за весь род человеческий на дизайнеров Центрифуги Горесчастья. . Да, нас сделали людьми, подарив нам свободу воли толкать друг друга и красть  чужое счастье и подсовывать соседу свое горе. И  это и есть  выбор  судьбы. Это ли  свобода выбора? Это на земле мы решаем « быть или не быть» ? А здесь толкнуть или не  толкнуть. Бред. Абсурд. Трагикомедия…

Но его гнев от имени всего человечества скоро стих, ибо  он постиг все великолепие вселенского замысла,  когда,  более пристально  понаблюдал  за торсами,  которые потешно  занимались физкультурой – присядки делали,заложив руки за голову ..Он заметил, что некоторые человекоптицы  вовсе не толкали соседа спереди коленями при выбрасывании пучков счастья из центра колеса,  и не  приседали,  прячась за спиной  соседа спереди при пучке светогоря. Некоторые приседали, чтобы счастье направленное в их сторону, миновало их и  обрушилось на соседа сзади. Иные пригибали  соседа спереди,  наклоняясь над ним и закрывая собой при каскаде горя. А некоторые умудрялись даже ногой дать в подыхало соседа сзади, не щадя его,  лишь бы  он пригнулся  и они смогли бы прикрыть его от направленного в него пучка светогоря.

Равин-шар подтвердил  догадку: «Это и есть выбор каждого. Потом стоящие вместе воплотятся дружно в жизнь сговорившись разыграть избранный сценарий их судеб, но  не узнав друг друга сделают ту же подлость,  а некоторые смогут одержать победу над собой. – И чудеса в сердцах тогда народятся,  когда те,  кто подло толкнул соседа в центрифуге исхода во временную  тленность  вдруг  в жизни наоборот поступит. И душа его вернется свободной от злого умысла в небоград победителем и попадет в самый Престижный зал Почета…»

ОН отвернулся от Центрифуги Счастьегоря и попытался вспомнить кто же стоял в его жизни рядом с ним из тех,  кто пригнулся за него,  когда счастье летело в его сторону,  а кто и нет. Призадумался пролистав наскоро страницы жизни своей: а сам – то  он вприсядку в центрифуге приседал, чтобы прикрыть собой от горя соседу по будущей судьбе избранной  или наоборот,  подленько пригибался за спиной ближнего? Вспомнил и  утраты свои и горя, которого вдосталь нахлебался,  и счастье свое погибельное и любовь недозволенную… И  так ему захотелось узнать имя того подлеца,  кто пригибался перед ним в центрифуге Горесчастья,  позволяя намеренно обрушиться бОльшему горю на его голову,  чем было предписано Божьим замыслом…  Он  пытал  раввина- шара,  но тот не имел такой информации…

Он только задумчиво повторял в ответ : «дорогой ты мой , теперь ты понимаешь откуда такое выражение « сколько бед на мою  голову»…

Он отвернулся от шара-раввина  и задал ему глупый  риторический вопрос: « А а душа, извергающего пучки  любви нет тут у вас?!

— У нас нет,- не растерялся шар,- зато  есть у вас.  Любовь это божья тень, скользящая по душам на Земле, это искра в каждой воплощенной сущности  обитает, .а потом после возвращения с Земли светом оборачивается и звезды светят потому ярче»\

Про тень божью он тоже где то слышал. На какой-то из страниц прочитанных книг…

« Не верю. Ты все врешь! — запротестовал он.  -Не может быть,  чтобы мир наш с нашим величием и трагедиями так был устроен! Кто-то нас все же несет на руках над бедой в страшную минуту. Кто0то более вечный и могучий чем мы сами…И не все зависит в душе от того сколько раз она вприсядку перед жизнью очередной спляшет,  катаясь на этой жуткой карусели!  Если бы подонок впереди меня не приседал так часто,  я бы и жил дольше, и любил бы ЕЕ,  а не потерял отдав в руки  свиночеловеку на растерзание…»

Шар молчал, казалось целую земную вечность. Наконец он сказал женским голосом, загоревшись  ослепляющим  алым цветом:

— Если бы я так часто не приседал впереди тебя,  когда лилось счастье ты бы не встретил ЕЕ и Она бы не полюбила тебя. И выпавшее тебе счастье любви не досталось бы тебе,  а досталось бы мне!

— Самопожертвование значит ты , раввин,  мне подарил?

.-  С чего ты взял,  что раввином я в синагоге  тебе не раз сопутствовал?

— А когда же я вприсядку пускался? –потребовал  он у шара в ярости.

— А ты часто пригибался надо мной,  когда пучки иссиня черного Горясчастья  струились мне на голову. И я потому пережила тебя,    а не наоборот…

— А где была  ОНА, по которой я с ума сходил?! -вскричал он на шар

— А она стояла  впереди нас и именно потому я и сгибалась впереди тебя, когда Счастьегоре струилось  в нас, что она перед тем,  как пригнуться сама,  меня в грудь пихала ногой, — балерина все же. Ноги задирать горазда – вот  все счастье мимо нее и меня в тебя и  летело…

_А-а не потому,значит,  ты приседала, что мне счастье свое подарить хотела, как ОНА! —  с горечью упрекнул  он шар, раскалившейся уже до бела..

И тут он все понял и ему захотелось взвыть по волчьи,  а судьба его захихикала  голосом его жены: «Да именно так. Стояли в линеечку. Я —  за ней,  а  за мной — ты. Как счастье выливали на головы,  она мне  раз  ногой а сама  присядет . Так все  что нам причиталось  — тебе досталось в жизни:  И любовниц тебе вдосталь. И поклонников.  И славы.и премий. И талантов набор целый. И харизмы на полк хватило бы. . А  я дома на диване всю жизнь просидела. Все  вычисляла от какой красавицы блондинки или балеринки  звонил и врал.  И ОНА  тоже немало намыкалась. Вечно тебе нравилась та,  которую еще не отведал. И отсюда даже всех от нее хахалей отпугиваешь. Ни себе,  ни другим.

— Так вот знай. Когда Горесчастье  выливали ушатами, .она стояла как штык. Тебя берегла, знала что в тебя не попадет.

-Каким образом знала — ведь я не прятался  подло за твоей спиной?

— А Она при проливании Горесчастья  в нашу сторону  меня в грудь тоже пихала и я сгибалась:  . а ты надо мной,  чтобы закрыть меня по рыцарски. Она рассчитала правильно. Ты сделал свой выбор —  закрывал меня от боли и принимал горе на себя. Так она стояла —  а мы пригибались, вот  она и твое, и мое Горесчастье  приняла на себя. В тройне приняла страдать. Но  зато ей вон сколько пролилось и Счастьегоря. Первая стояла и при излучении счастья не приседала в плие балетное, дабы мне его отдать!!!  Ей и и дар танцевать, и дар писать, и красота и все что хочешь, а доброта какая и сострадание– до глупости?  До нелепости. Меня виновницу ЕЕ боли и дочь твою у себя приютила и помогала – в квартире своей разрешила жить почти 6 лет и одолжила на жизнь и общались как родные поддерживали друг друга, думала она друзьями стали —  потеряв тебя породнились. Дура набитая.. Недоделок моральный. Она одна была не от тог что любила тебя после смерти верно, кому она кроме тебя нужна была симулянтка – святошу строила. А как счета  накопились за квартиру так надоело ей нас жалеть и помогать раздумала.Вот и не дали ей любви- здесь знают кто что заслуживает…

Он отвернулся от пылающего шара:

—  Нет любви ей не досталось счастливой я, уверен, именно потому, что  ты ей под коленки все же пару раз своими пихнула сзади  когда Счастьегоре  летело  в нашу сторону, вот и не досталось ей предначертанного счастья…

— Неблагодарный,  я при этом сама вприсядку отсиживалось,  дабы тебе струю счастья подарить.  Потому ты с ней столько лет провел у меня на глазах. Туда сюда катался. Как маятник. А под коленки ей дала я уже после твоей смерти и после того как выставила нас с дочерью твоей из квартиры своей. И долг потребовала вернуть. А кто мне вернет украденные годы  и сиротство без тебя? Тогда ее и прокляла всеми бедами и отсутствием любви и унижениями и мытарствами и еще чтобы сын ее ее мучил,  а не радовал… А она писательницу из себя строит. Стихоплетством занимается. Фальшивка и дешевка.Провинциалка и врунья…

Потрясенный,  он прижался к ней, как мог,  – только одной точкой могли  шары прикоснуться к друг другу без любви по законам небограда, но не слиться ни внедриться ни на миг не удавалось. Ни вина,  ни долг, ни даже сострадание  не растворяли предохранительной оболочки шаровидных сущностей и не позволяли проникнуть в друг друга как бы они не прилаживались и не желали этого слияния..

— Я только не пойму кто нас так расставил друг за другом..кто решил кто за кем стоит в этой центрифуге душегубке Горесчастья и Счастьегоря , — смиренно спросил он, понимая что ничего уже никогда не изменить…

— А, в том-то все и дело: кто кого толкнул! Первой я должна была стоять. Но почему-то царевна-леблядь твоя меня оттолкнула,  переступая кромку Центрифуги… и встала  первой ближе к центру, -признался шар.

— Да. Иначе все было бы в жизни иначе. Все судьбы наши переплелись бы иначе. – понял он, ощущая как красный рдеющий  цвет приникшего  к нему шара стал вливаться в него и красить его постепенно в новый для него цвет. А голубой его цвет поглощался на его глазах.

— Это и был ее выбор принять на себя решение за всех троих. Кто спасал себя — а кого спас другой..  А если бы впереди была ты на ее месте, жена моя верная,  то не приседала бы ты когда лилось Счастьегоре в нашу строну. А  кланялась бы до пола усердно, когда струился бы в нас Горесвет.

-Была в этой расстановке и четвертая душа горемычная, -сообщил шар с сожалением и вспыхнул густо синем пламенем. Позади тебя стояла дочь наша с тобой и она  тоже не разу не пригнулась и не присела. В каждой ячейке между двух осей центрифуги извергающей светогоре и светосчастье от центра до каймы  выстраиваются в линеечку  все те,  кто воплотятся вместе по жизни,  и суждено им переплестись душами и судьбами…

«Короче, физкультурой занимаются и на том свете,  как и мы, и кто в лучшей форме,  тот и свободу выбора судьбы  более лихо притворяет  в жизнь, — заключила зеленоглазая балерина, с трудом возвращаясь в реалность из  глубокого сна, подарившего ей столь трагикомичное сновиденье. — Надо же такому присниться! — Центрифуга горесчастья  и счастьегоря в небограде с душем  из двух кранов,  подсоединенным  к земле,  куда по водосточным трубам течет все накопленные испражнения горя и счастья из душ умерших на земле. Recycling просто и точка. Круговорот  горя и счастья во вселенной”.

Она усмехнулась,  но  что-то то в ней заныло. Она отогнала мысль, что ей понравилась приснившаяся правда, что она стояла первой в колеснице Горесчастья. Но Ей не хотелось быть героем. Ей хотелось просто чтобы ОН был молод когда была молода она, а не его жена, вдвое старше ее. И был бы рядом с ней , не женатым . а  свободным. Чтобы не вина его мучила перед женой и перед ней, и не посылал бы он ее, увеча собственное сердце к другим, в попытке спасти от себя, чтобы не мучился,  не позволяя из ревности  быть с другими, так как не позволял себе уйти к ней. Навсегда. Ей хотелось невозможного. И ей вовсе не хотелось стоять перед ним в чертовой центрифуге  и закрывать собой от горя. Ей хотелось стоять рядом и разделять с ним счастье,  не причиняя боли другим. Не крадя ничье  счастье..

Вздохнув по-старушечьи,  Она направилась в кухню выпить воды. И ей послышалось  будто  скулит пес  рядом. Она вышла за дверь и никого не нашла. Сын еще спал.  Решила — послышалось. Но это донесся до нее голос из давно похороненного воспоминания. Когда при жизни она удивила саму себя,  что закрыла собственным телом Его, любимого,  думая,  что в него полетит пуля. В тот миг в подмосковном «почти замке» его друга  ей не было времени выбирать. Была секунда,когда сердце решило за нее:она готова была отдать жизнь только бы не погиб Он.

Они ехали в частной машине, остановленной на проспекте Ленина  в Москве в середине

90-ых годов,  когда творилось не пойми что в Новой и пугающей ее России. Такси тогда не было официальных —  а оружие носили все кому хотелось и было чем заплатить. Небритый таксист с черными немытыми кудрями до плеч с кавказским акцентом ответил,  что возьмет не дорого,  когда услышал что ехать далеко — .30 км от Москвы. ОН сел первый — а потом за руку потянул ее сесть на заднее сиденье,  дабы пока она садится первой,  тот не нажал на газ и не увез бы ее и потом бы просил выкуп. Таких случаев было не мало , как  и многое другое и жуткое. Оба они были еще под впечатлением ужасного происшествия в метро возле гостиницы Россия. Там застрелили сквозь толпу одного американского бизнесмена \владельца гостиницы\, так как он не пошел на предложенную бандитами сделку по продаже гостиницы. Он, опасаясь покушения, ездил на работу в метро  среди густой толпы народа а не в личном автомобиле. .НО это его не уберегло. Стреляли в него сквозь людей унеся жизни случайных прохожих- несчастливцев в метро.

Начался дождь и они  попали в  пробку на загородном шоссе. Шофер чертыхался.Потом  стал требовать двойной уплаты на шоссе и перешел на мат когда ОН стал ему  деликатно  возражать. Угрожал их высадить  на шоссе в дождь посреди степи. Они перешли на крик на  грузинском —  а она стала молиться. Шофер дважды нагнулся на скорости и что то шарил под сиденьем. Она сжала мокрую ладонь ее любимого и попросила пообещать заплатить столько сколько тот просит. Он шепнул ей ,  что тот заломил в середине дороги  втрое больше чем у него есть и на эти деньги можно дважды слетать в Лондон и обратно. Он что-то добродушно сказал шоферу,  уняв свой гнев, и тот смолк и поехал по правой обочине объезжая колонну машин. В течении часа они не проронили ни слова. Наконец, следуя инструкциям на русском,  шофер свернул  на улицу, ведущую в поселок с огромными домами крепостями. Окна которых как и в доме друга  были все как один с железными пуленепробиваемыми ставнями. Шофер смачно  выругался и ее возлюбленный перевел ей на русский, что  что теперь он уже требует еще больше…И  тщетно Он пытался  объяснить шоферу. что они в гостях и он просто журналист и что приехали они  в гости к его другу на пару дней. Тот сказал громко,  подъезжая к воротам автоматически открывшимся медленно,  что пока тот не принесет денег — раз с собой у него их нет —  он меня из машины не выпустит. Машина остановилась.  Он отдал водителю сколько  было обговорено изначально,  но тот стал вопить, обернувшись к ним и брызгая слюной..

Он сжал ее руку . «Когда я выйду, обожди минуту и выходи сама очень спокойно и  иди очень медленно к дому — предупреди Валеру, что бандит нам в машине попался…»

«Она останется здесь! — рявкнул шофер по-русски с жутким акцентом, путая слова. Он был взбешен. — Дурака нашел — она  выйдет и приведет твоих бандитов с пушками! Иди сам.»

Он вышел из машины и медленно направился к воротам. Шофер пригнулся и что-то вытащил из под сиденья. Пробормотав  что-то на своем языке, он ударил кулаком о руль . Наступила мучительная пауза.Потом что-то щелкнуло у него в руках.

«Курок взводит!» — пронеслось у нее в голове… НО это была зажигалка. Шофер усмехнулся:» Ишь наворовали —  замки понастроили, а платить нам отбросам общества — не желают. Он вышвырнул сигарету за окно и снова начал что-то искать под сидением. Ее любимый уже был почти возле крыльца дома —  оставалось  сделать только несколько шагов.. Шофер разогнулся и опустил  правое переднее окно,  хотя хлестал дождь. ОН повернулся к окну и потом  к ней с  ненавистью: И баб себе покупают каких хотят…»

Она просчитала – он не успеет подняться на крыльцо. Тот успеет выстрелить… всего метров 30 до него-  не промахнется… В ней все взорвалось. Она выскочила  из машины и пошла спокойно меряя каждый шаг по линии мысленно прочерченной  взглядом заранее — между правым колесом машины и ее любимым. Если он выстрелит из машины то не попадет в него,  а в нее. Пуля останется в ней. Не настигнет его.  А если выйдет шофер чтобы прицелиться лучше,  то за эти секунды он уже успеет войти на крыльцо. Она прошла  несколько шагов не оглядываясь .ожидая спиной ожога от пули  и лаская шедшего впереди нее любимого мужчину взглядом. Прекрасный  и огромный.  широкоплечий и черноволосый. Он будет жить.Только бы не сбиться с мнимой прямой линии шагов между водителем и человеком,  идущим впереди.  Ей  показалось что видит она его до жути любимого и прекрасного  в последний миг . Она услышала как заревел мотор позади нее ,  но не закрыла глаза . ожидая, что машин поедет на них внутрь или раздастся выстрел. Удаляющийся рев мотора вскоре стих.  . Ее любимый мужчина уже был на крыльце и она рванулась к нему впихнув его в распахнутую  дверь…

Под крыльцом тогда протяжно подвывал пес,  которого не пускали в дом не смотря на дождь. Пара овчарок служила охраной .Но накануне сучка ощенилась и не подпускала самца в дом к щенкам.. Он скулил видимо от обиды. Женщина  вышла к нему и присела на крыльцо. Собак она боялась с детства. На кухне за железными ставнями, закрытыми наглухо, пили чай. Она гладила мокрые уши овчарки и прокручивала в сознании сделанные только что по двору шаги в ожидании  выстрела в спину  из машины..Но она ликовала в душе:» Если бы не этот ужасный случай,  я бы не поняла как же я его на самом деле люблю и не узнала бы,  что способна на такое. Закрыть его собой. Никто не узнает об этом,  тем более бедная мама..Но как же мне повезло,  что я умею так любить. Что есть он и его дано мне так полюбить»

А . потом она представила что когда нибудь его не будет  и он умрет .и она сжала руки в кулаки:  « А этого не будет никогда..Бог этого не допустит. Какой ужас так любить! А то бы было с мамой выстрели он… «

Пес пригрелся к ее ногам и перестал скулить…»Хороший –хороший»,-  шептала она собаке…

«Пошли чай пить позвал друг ее возлюбленного с порога двери. -Промокнешь. Да что ты так  испугалась.Я  же из  окна смотрел. Он блефовал — на мушку брал. Шантажировал. Да трусы они все. За такие копейки у нас не убивают.»

Она нарисовала приснившуюся центрифугу Светосчастья и пунктиром обозначила оси в нем черточками – так изобразив  человекоптиц из сна. Из центра вверх дорисовало к вечеру две прилипшие друг к другу  трубки, которые  жутко походили на перерезанные артерии из сердца. Но  сын сохранил  рисунок и раскрасил колесо в разные цвета… между каждой осью он треугольники раскрасил в новый цвет.  Решив,  что мама не дорисовала в спешке картинку,  он дорисовал аккуратно стержень уходящий в верх из центра колеса и пририсовал еще одно колесо.А через неделю он уже дорисовал целую колесницу римскую,  которую скопировал  со стоящей на комоде бронзовой скульптуры…

Рассматривая  завершенный  сыном  рисунок ее сна, на котором из приснившегося небесного колеса Горесчастья он сделал нето  Римскую колесницу, не то колесницу богов, женщина  не могла отделаться от навязчивой мысли, что он невольно дорисовал и второе  -земное- колесо выборы судьбы  -Центрифугу Счастьегоря:

«Во сне не было мне обьяснено как и кем вращается великая центрифуга! А сыночек дорисовал нехватающее звено откровения о божественном замысле двойной свободы воли человеческой —  и во время жизни,  и до рождения. Два колеса выбора судьбы–одно на небе, а другое на земле, соединенные  осью, по которой  стремится туда и обратно  Горесчастье человеческое а, может, и сама Любовь.. И правит  колесницей Всемудрый Создатель, и крутятся извечно оба  колеса-центрифуги  инерцией Времени,  а полки  человекоптиц вершат очередные судьбы свои , коронованные правом делать  ошибки  и быть прощенными, творить большие и маленькие чудеса в сердцах . Потому что Бог верит в человека даже тогда, когда человек не верит в Бога. А все это во имя Любви,  ради существования которой и создан Человек, чтобы неизменно рождалась и пульсировала в их сердцах, озаряя путь Великой Колесницы  во Вселенной. – Да будет Свет!».

Сон этот  не давал покоя зеленоглазой возлюбленной нашего обитателя небограда. И она с того дня  начала везти поэто-дневник своих снов под названием «Книга догадок». Открывался он двумя стихами.

***

И ходят слухи — будто после смерти
Душа – художница по памяти творит
Наброски жизни и пейзажи круговерти,
И мыслеформы сокровенные, внутри
Сердец остановившихся навеки,
Становятся картинками небес,
А среди них порхают человеки
В сетях своих поступков и чудес …
И каждый мир свой создает по праву,
А кисть — воображение и мысль,
И это труд души — а не забава —
В Невидимый свой мир перенестись…
И тот, кто Верил и мечты лелеял
И каплями добра себя дарил,
Не нарисует огненного Змея —
Распишет небо тысячью светил,
Увидит поле маков и березы,
Раскрасит пустоту в волшебный цвет —
В цвет золота, подсолнуха, мимозы…
Быть может, это —  так. Быть может, нет…

 

Изумрудный казус
огонь изумрудного цвета…
видение — сон поэта?
приснилась душа раздетой —
пылающая любовь?
горела зеленая кровь?
а может другая планета?
а может быть просто лето —
трава истекала соком ,
искрящаяся осока —
с брильянтовою росой,
околдовывала красой …
и нещадные солнца ласки
небывалые дали краски ,
и влага светилась странно…
и взгляд мой как от дурмана
увидел цвета иные…
я видела сны цветные
глазами самих цветов?
глазами иных миров?
лучше спать без цветных очков…

 

Глава 3. Белокаменная радуга

«Мы вновь с тобою над землей
По радуге пройдемся вместе, —
Ты, невредимый и живой,
И я, в руке сжимая крестик…»

…Глаза у Нее были неземные. Он знал это еще при жизни. В них словно отражался невидимый живым запредельный мир. Ее взгляд вызывал в Нем беспокойство, — казалось, Она нередко всматривалась в недозволенную никому завораживающую реальность. Она принесла с собой из небытия с рождения правду нетленного, чего-то желанного, но недоступного для Него, чего-то, что высмеивало саму смерть и утоляло тоску по несбыточному. И Ему неистово захотелось присвоить себе Ее взгляд, отвоевать Ее у этого заворожившего Ее мира, перевести Ее внимание на себя, и незаметно подглядеть Ее тайный мир, этот неведомый источник излучения потустороннего света. Он знал в теории все таинства бытия, запретные основы Каббалы, изучил множество философских трудов, передумал о бесчисленном количестве теорий и догадок человечества. Но что-то в глазах этой незнакомки заставило Его усомниться во всем, что Он знал. Она узнала нечто, что Он не найдет уже никогда, иначе как сделав Ее своею…
Встреча с Ней и само знание о Ее существовании изменит всю Его жизнь, как бы Он не сопротивлялся. И это все уже когда-то произошло и повторялось по Его же желанию, потому что когда-то Он жил не так, как хотел, что-то не успел и не понял вовремя. Он что-то важное загадал очень давно, так давно, что само загаданное стерлось из памяти, но Он, едва увидев Ее впервые, сразу же понял, что этому заветному желанию суждено исполниться именно через Нее. Понял и тут же испугался, ибо интуиция подсказала Ему, что оба они дорого поплатятся за все обещанное. Он не успел взвесить все трагедии, которые Его сознание стремительно перечисляло, пока Он осматривал Ее с головы до ног. Представив Ее без разноцветного широкого свитера, беззащитной и дрожащей на ветру, и почему-то ступающей босиком по снегу в темноте в березовой роще, Он лишь успел опередить собственные мрачные мысли и загадал умереть первым. Он знал, что они расстанутся в далеком будущем, став настолько необходимыми друг другу, что Его главным желанием перед кончиной будет поскорее встретиться с Ней снова в любом измерении и в любой форме, даже если Он будет деревом, а Она его корнями…
Он усмехнулся, вспомнив собственные строки, написанные годом позже, после их встречи:

«Как в небо — ствол, и в землю — корни,
Так никогда не быть вдвоем».

От следующей строки — «но сохранять смешную верность, куда бы ни ступали мы, пока не втянемся в поверхность без высоты и глубины» — Ему стало тесно в раковине воспоминаний и Он, представив себя ветром, посмел отважно взглянуть на эту поверхность «без высоты и глубины», усыновившую Его после расставания с Его зеленоглазой землянкой.
Это пространство вокруг Него сочилось изумрудным светом — да, именно тем самым зеленоватым родным свечением глаз Его любимой женщины. В памяти маячил Ее свитер с крупными разноцветными квадратами и широкие штаны фиолетового цвета — точно такого цвета были и кроны деревьев в Его безмолвном царствии небытия. Рассматривая этот кадр памяти из Его первой встречи с Ней, Он уже не удивлялся, что Ему было дано и читать мысли других в тот момент. И Он повторял с наслаждением подслушанную Им мысль Его будущей возлюбленной: «Ну и угораздило меня сегодня одеться так несуразно! Нет, чтобы как всегда — в обтягивающие трико и короткую юбку. Наверняка Он подумает, что я бесформенная под этим балахоном!»
«Да, таки глаза у Нее неземные, — сообщил он зеленому пространству вокруг себя, — и я знал это еще до смерти. Может, потому и полюбил Ее, мою зеленоглазку, и узнал, еще до встречи, на той модельной фотографии в квартире друга. И потому и поставил ультиматум другу: не уйду, пока не придет. Пусть по его звонку срочно придет. Это было тогда так важно — увидеть ту женщину на фотографии перед собой и заглянуть Ей в глаза. «Почему? — с усмешкой в растерянности спрашивал Он себя тогда, изучая Ее изгибы, облаченные в ланжаре, на оборотной стороне модельной карточки. — И сдалась же мне эта незнакомая баба на фотке», — но все в Нем запротестовало против обычного выражения «баба».
Это прозвище для красивых женщин Ему неизменно помогало тут же забыть и об очередной новой беспокоящей воображение незнакомке, и о самом беспокойстве, которое неизменно поселялось в Нем в ответ на присутствие новой приманки Господней, облаченной в легко снимаемые одежды. Но в этот раз беспокойство в Нем только нарастало.
Мысль о том, что встреча с Ней не состоится, лишала его желания двигаться и вообще чего-либо желать. «Каприз пресытившегося мужика?» — раздраженно допрашивал он себя, пытаясь перебить Ее взгляд на фотке воспоминанием о сладких стонах последней бабы в Его объятиях. Он поморщился, вспомнив шепот томной брюнетки на прощанье: «Позвонишь?» Нет, конечно же, не позвонит, — ни ей, ни всем остальным. «Я женатый — и никогда не уйду от жены, люблю ее, но тебе не понять…». Обычный ответ. Его личная выстраданная правда, которой ни одна из них не была достойна… Нет, Она была не одной из них. Она была родом — оттуда. Куда Он так хотел заглянуть внутри себя. Она нужна Ему для чего-то важного в Нем самом.
Он ждал Ее прихода и, стесняясь самого себя еще больше, чем друга, допивал третий стакан коньяка.
«Только не влюбляйся», — сказал Ей друг, положив руку на дверцу холодильника. Он машинально открыл морозильник и медлил, пока из него тянуло дымчатым холодом. Она передернула плечами от холода и усмехнулась.
— Он женат, и все от Него сходят с ума, просто типаж такой — увидишь.
— Мне это не грозит. Обещаю: ничего серьезного у нас не будет.
Она не спешила пройти в комнату, где Ее ждал настойчивый незнакомец. Задержалась в коридоре перед зеркалом, окинула себя взглядом. Пожалела, что одета в широкий длинный свитер и в штаны, не облегающие ноги. После балетной репетиции, с влажными волосами после душа, она выглядела хуже обычного.
— Он там от твоей фотки приторчал. Странно: этот красавец-мужчина искушен до ужаса. Учти.
Друг захлопнул холодильник, забыв положить Ей кубики льда в стакан для спиртного.
Она молча села на диван напротив ожидавшего Ее красавца-мужчины. Друг медлил на кухне, все не мог найти подходящего фужера. «Красавец-мужчина» с глазами Мефистофеля кашлянув в кулак и сдвинувшись на самый край дивана, спросил шутливо, что Она обычно пьет. Она не услышала вопроса: взгляд Ее, прикованный к глубокой ямке на Его невыразимо впечатляющем подбородке, осторожно скользнул к Его такой же дерзкой переносице и впился в Его глаза. В Его взгляде светилась затаенная усмешка, не то горечи, не то осознания собственной неотразимости.
Она растерялась.
Пауза была такой долгой, что Она успела прочитать всю свою мысль, застрявшую в сознании, словно ледокол во льдах. Он — этот мужчина перед ней — станет гербом Ее судьбы; во имя Него Она не побоится совершить подвиги и безумства; Он обречет Ее познать любовь и заплатить за это любую цену. Ей стало спокойно: Она не уйдет с земли, не познав невероятной любви. А главное — между ними будет нечто несравненное, — такое бывает у немногих. О такой любви слагают легенды и пишут романы. После такой любви ничто уже не утешит. Никто. «Даже если не навсегда. Даже если расстанемся навсегда. Даже если будет изменять и любить других, — торопились в Ней собственные предсказания, — даже если бросит. Даже если навсегда останусь одна. Даже если…», — Она перечислила вихрем все, кроме «даже, если Он умрет, и придется жить после. Без Него»… Это в голову Ей не пришло. Он показался Ей бессмертным, Он стал Ее идолом и полубогом. Он заключал в себе мир, о котором Она не смела заикаться сама с собой. И Он смотрел на Нее не отрываясь, в изумлении. Словно увидел перед собой нечто неповторимое и невозможное.
Друг подал Ей стакан амаретто и сел напротив Нее рядом с красавцем-мужчиной. Он понял, что произошло некое замыкание во времени — догадался впервые, несмотря на свои тридцать, что некоторые события заранее начертаны в ином — управляющем этим — мире и нависли неумолимой тучей над головами двух друзей его, сидящих в тот миг в его скромной комнате в центре циничного металлического Нью-Йорка. Он втайне позавидовал их обреченности. Он прочел в их глазах готовность не останавливаться ни перед чем.
Не мешкая, друг вышел, сославшись на срочные дела.
В уже опустелом баре, на первом этаже отеля, в котором Он неизменно останавливался во время командировок в Нью-Йорк, Она снова пила амаретто. Уже было 4 утра, — а они не могли наговориться, словно встретились после разлуки, и нужно было рассказать много важного о себе перед тем, как их тела начнут разговаривать на ином языке. Перед тем, когда разговаривать не будет необходимости.
Они растягивали время. Они отдаляли миг неминуемого погружения друг в друга. Он испытывал неловкость девственника перед Ней. А Она воображала себя героиней секс-фильмов о манекенщицах Парижа, дабы не показаться смущенной. Он прокручивал все варианты, как же с Ней начать первый миг сближения. А Она представляла, как Его губы прикоснутся к Ее груди впервые, и готова была потерять рассудок только уже от этой одной мысли. Оба они не скрывали уже ясного обоим тайного сговора о близости и взаимном согласии потерять всякий стыд. Нет, они просто не признавались самим себе, каждый по-своему, что все прежние сексуальные опыты стерлись в памяти при их встрече, и они впервые должны были отдаться плотскому приключению неведомой природы… И каждый вместе с тем недоумевал: все это уже было когда-то с ними? Не потому ли так страшно — снова прыгать в ту же пропасть…
Годами позже Он с нежностью вспоминал не раз, как Она стеснялась открывать глаза, когда Он впервые, стараясь не раздавить Ее своей тяжестью, шептал Ей, что хочет смотреть в Нее глубже, чем кто-либо заглядывал в другого. Она приоткрывала глаза лишь на секунду, прикрывая их не от невыносимости наслаждения, а в попытке не открыть Ему себя. Своей безоружности перед Ним. Своей покорности. Своей готовности на все, лишь бы удержать Его в себе. Он не мог насытиться Ею всю ночь. Пресыщения не наступало. Наоборот, Он желал Ее еще больше, чем минуту ранее. Он тонул в Ней и в себе рядом с Нею.
Наутро Он пообещал себе посетить всех подруг срочно после Нее, дабы Ее поскорее забыть. Никто никогда не будет иметь над ним такую власть. Ни одна самка… Он уткнулся в Ее волосы и понял, что ослабел, как мальчишка. Его посетила любовь, Его, цинично отрицавшего верность и… За этим «и»…таилось неразгаданное. Единственное неразгаданное таинство бытия. В Ней, этой женщине, пропитанной Его запахом, таилась разгадка беспокоящего Его таинства неумирания, самой жизни в иной форме, чем данной всем. Их история любви будет единственной на земле — так никто еще не любил…
«Ну и напился же я», — сказал Он себе в ванне, оглянувшись на кровать, где Она уже заснула, утомленная его натисками. Он заснул, отвернувшись от Нее, от себя самого, с мыслями о всевидящей сове из детства.
В следующий свой приезд — через неделю — Он привез ей фигурку совы, строгой мудрой совы с выпуклыми глазами, и поставил на Ее подоконник.
«Она всегда будет знать твои мысли и твои измены мне, учти — она видит все, даже в темноте, невидимое никому, и сообщает мне во сне. Я всегда буду знать о тебе все — каждый вздох твой и шаг…». Он сам не понимал, что говорит правду.
Она содрогнулась, но это внимание к Ее персоне говорило о многом. Она не возражала. И думала о семи конвертах — они лежали в столе, цветные конверты с присланными Им стихами — по одному на каждый день…
…Залюбовавшись изумрудным цветом пустоты вокруг Него, Он понял, в чем дело — Ее глаза были с другой планеты, где Он сам никогда не рождался. Там жили, не умирая, питаясь животворным светом добра и мудрости, излучающимся от особой звезды-солнца. Там творили прекрасное и любили друг друга, не принося боли. Именно оттуда посылались на землю невидимые проводники вдохновения и прозрения — именно оттуда пришло в сознание многих людей их желание творить музыку и писать картины неземных красот… Именно оттуда лились потоки будущих стихов и мотивы песен… И там все танцевали и собирали цветы. И музыка была такой же многоголосой и наполняющей, как оргАн в соборах на земле… Именно там обитательницы в женском обличье обладали подобным взглядом, умудренным знанием прекрасного и вечного.
Он ощутил печаль и ностальгию по этому недозволенному Ему миру. И снова, как прежде, тут же возникло перед Ним видение белокаменного арочного моста, походившего на мраморную радугу, и дарившая покой мысль, нет, уверенность, что настанет миг, и Она, Его инопланетянка с зеленым взглядом, поведет Его за руку по другую сторону — там Его ожидал Ее мир. Он ждал терпеливо, ибо миг их совместного великого перехода во вселенную избранных еще не настал по Ее земному времени, державшему Ее взаперти. Но Она уже предвидела этот миг, и Он знал это из Ее стихов, написанных Ею после Его смерти.

«…Мы вновь с тобою над землей
По радуге пройдемся вместе, —
Ты, невредимый и живой,
И я, в руке сжимая крестик…»

Умиротворенный этим воспоминанием об их первой встрече, Он позволил себе вслушаться в Ее мысли перед сном. Она записывала строки нового стиха:

«Ты и я — разводные мосты над просторами пустоты…»

Она погрузилась в сон. Ей снилось, будто Она — в длинной белой шали с разноцветными квадратами, в широких индийских штанах — шла по каменной радуге над морем с зелеными водами. Она вела за собой за руку пленника — Его крылья были связаны, на ногах были цепи, сплетенные из желтых роз с острыми шипами. Его рука крепко сжимала Ее руку каждый раз, когда Он оступался. Она шла, уверенно ступая по обледенелой радуге. Ее словно поддерживала невидимая сила, и каждый раз, когда Ей грозило быть скинутой вниз от рывка оступившегося пленника, Ее словно приподнимало над поверхностью моста, и Она становилась все невесомее и сильнее в своей уверенности, что они достигнут конца радуги. Она не смела оглянуться на идущего позади Нее. Она знала, что достигнув цели — ступив на землю по другую сторону океана пустоты — Ее огромный светящийся спутник будет свободен. Спадут надетые им самим цепи, и расправятся Его могучие крылья. Ему снова будет позволено обитать во всех желанных мирах. Но Он забудет о Ней, о той, кому поручили провести Его по стольким судьбам за собой, дабы в итоге завоевать право избранных — право великого перехода в пространство необратимости, в отчизну, откуда изгнали всех позабывших главное таинство бытия. Они — Она и Он — снова вспомнят его, дойдя до конца вместе. И не будет потом ни встреч, ни расставаний, ни печали. Будет память об их шагах по радуге, сделанных вместе, воспоминание в виде зеленоватого свечения, — именно оно будет призывать других, позабывших и потерянных, проделать путь по мосту-радуге через пустоту…
Когда они достигли середины — самой верхней точки дугообразного белокаменного моста, перламутровая волна сверху бережно подхватила обоих, и они, едва касаясь скользкой поверхности, начали свой спуск по обледенелой радуге к подножию зеленого простора…

 

Послесловие

В день своего пятидесятилетия сын зеленоглазой возлюбленной нашего безымянного небожителя изрядно выпил. Слишком много виски он выпил после того, как в очередной раз с грустью листал альбом с фотографиями покойной матери. Его неизбежно влекло вглядеться в бездонные черные глаза самого важного мужчины в Ее жизни. Так долго смотреть на фото своего небесного сторожа он отважился впервые за долгие годы. И когда навязчивая мысль о том, что мать и душехранитель его детства наконец вместе, стала невыносимой, он захлопнул альбом и налил виски не в рюмку, а уже в синий граненый стакан. Потом ему показалось, что в груди у него лопнула пружина, и он онемел от шквала обрушившейся тишины, насыщенной чем-то знакомым и долгожданным. Он начал задыхаться от этой упоительной тишины, расстегнул порывисто пуговицы на рубашке, но горло внезапно сдавило, и он беспомощно опустился в кресло матери возле письменного стола. Он лихорадочно искал ручку и бумагу в одном из ящиков с Ее стихами, и, почувствовав, как пальцы его холодеют, начал записывать слова, разрывавшие мозг…
Проснулся он от боли в шее, голова его лежала на листе с каракулями, в руке была зажата авторучка. Камин давно догорел, и в комнате было холоднее обычного. Он поднял с пола упавшие очки и принялся читать написанное им на пьяную голову несколько часов накануне. Около четырех утра, судя по дате под строками, как оказалось, стихов:

 

«А мне видится — где-то, когда-то,
Между радуг спиральных широт
Мы витали, свободно крылаты,
В одеяньях эфирных сирот…
И цвета распадались на звуки,
И звучали земные стихи
О любви неземной и разлуке,
И набатом звучали шаги
По каменным грУдям Земли,
И не вяли цветы на могилах,
Отраженные в зеркале неба,
Пока имена любимых
Теплились в памяти верных…»

 

Так сын зеленоглазой женщины начал писать стихи… Годами позже он их пел, писал к ним музыку, а его неотразимая внешность и загадочная грусть во взгляде, приправленная тремя ямочками на лице, когда он улыбался, покоряли слушателей и доводили представительниц женского пола до экстаза… Три ямочки — одна на подбородке, две по бокам, на щеках. И еще у него были удивительно черные и густые для блондина ресницы и еле заметное родимое пятно чуть ниже левого глаза, формой напоминавшее слезу…
Пройдет много лет, он напишет много песен и стихов, но то, самое первое стихотворение, написанное ночью на обороте одного из рукописных листков с текстом романа его матери, будет неизбежно оставаться его самым родным и любимым. Он унесет его с собой и споет им — Ему и Ей — при встрече. Это будет его подарок с земли в дань их любви. И там он узнает их истинные имена. А они, узнав его, тоже назовут по имени… Этим древним именам изумрудного цвета будет непостижимо много лет…
— Ты — это я. А мы — это ты, — при встрече скажет ему ирадоН, и бывшая землянка, атевС, поймет, наконец, смысл этих самых слов, сказанных няней Ее месячного младенца когда-то там, на Земле. По словам той русскоговорящей няни, ей привиделся накануне черноволосый исполин, который велел передать ее хозяйке именно эти слова: «Я — это Она, а он — это мы».

председатель жюри Международного творческого конкурса «Гомер» Николай Черкашин вручает диплом лауреата конкурса Даниэль за её роман «Записки Ангела-Хранителя»