Анастасия Балута. Глагольное имя и его субстрат в ментальной картине мира древних и новых индоевропейских и семитских языков

Аннотация

         В данной статье дается общее определение понятия глагольного имени и его субстрата для древних и новых индоевропейских и семитских языков. Устанавливается, что имя и глагол, при всей противоположности этих категорий в современных языках, в древнейшем языковом состоянии имели единую исходную основу. История формирования системы глагольных имён рассматривается на материале индоевропейских и семитских языков с привлечением данных нейропсихолингвистики и теорий глоттогенеза. Процесс эволюции всех языковых систем непосредственно связан с развитием нейронных структур головного мозга человека. Современное состояние науки позволяет установить, какие именно отделы головного мозга отвечают за восприятие и формирование определённых языковых моделей на разных уровнях языка. Морфологическая форма и синтаксическая конструкцияпо праву могут быть оценены как носители информации о языке, а также об особенностях мышления индивида. Таким образом, мировосприятие отдельного человека и целого народа находит отражение в морфологических формах и синтаксических структурах, которые формируются для выражения мысли в процессе коммуникации.

 Ключевые слова: индоевропейские и семитские языки, ментальная картина мира, глагольное имя, субстрат.

Baluta Anastasia, doctor of Philology, associate Professor, Professor of the Department of romanistics and germanistics, Department of history of Russian language and General linguistics,

 Moscow state regional University

The verbal name and its substratum in the mental picture of the world ancient and new Indo-European and Semitic languages

         К категории имени в русском языке (как и во многих других индоевропейских языках) относятся: имя существительное, имя прилагательное и имя числительное [15, с. 457]. В данном исследовании рассматриваются первые два разряда имён.

         При сопоставлении морфологических характеристик имён существительного и прилагательного можно отметить, что постоянной является, как правило, только категория рода существительного. Это явление характерно для многих языков в современном состоянии, когда род имени существительного указывается в словарях, при этом родовая принадлежность существительных в разных языках может быть различной, что создаёт определённые трудности при переводе [2, с. 51]. Однако если рассмотреть данное явление на материале наиболее древних языков индоевропейской семьи, например, в санскрите, то можно наблюдать изменение рода существительных в рамках коммуникативных единиц (предложение, текст) в зависимости от рода существительного-доминанты. Такое изменение рода в современных индоевропейских языках обычно наблюдается у прилагательных, которые вступают в согласование с существительными. Следовательно, можно предположить, что в древнейших индоевропейских языках граница между существительными и прилагательными была менее выраженной и что эти разряды имён имеют единую исходную основу [2, с. 52].

Глагол, по определению «Русской грамматики», -это «часть речи, обозначающая процесс и выражающая это значение в категории вида, залога, наклонения, времени и лица; глагол обладает также категориями числа и – в формах прошедшего времени и сослагательного наклонения – категорией рода» [15, с. 456]. Имя существительное – это «часть речи, обозначающая предмет (субстантивацию) и выражающая это значение в словоизменительных категориях числа и падежа и в несловоизменительной категории рода» [15, с. 460]. Имя прилагательное – «часть речи, обозначающая непроцессуальный признак предмета и выражающая это значение в словоизменительных морфологических категориях рода, числа и падежа» [15, с. 540]. В данном исследовании устанавливается, что имя и глагол, при всей противоположности этих категорий в современных языках, в древнейшем языковом состоянии имели единую исходную основу. Эта основа, как будет показано в дальнейшем, имеет прямое отношение к понятию «глагольное имя» [2, с. 52].

Глагольное имя в индоевропейских языках по своим морфологическим характеристикам противопоставлено спрягаемой глагольной форме, то есть, оно является неличной формой. Правда, в семитских языках, например, в аккадском [2, с. 53], существует спрягаемое имя, статив, которое может изменять формы лица и числа по суффиксальному типу спряжения [9, с. 74]. Но такие грамматические категории встречаются редко и представляют исключение из общего правила. В других семитских языках, например, в иврите, наблюдается присоединение местоименных суффиксов к инфинитиву [12, с. 213]. Однако присоединение местоимённых суффиксов не делает данную форму спрягаемой, а лишь указывает на косвенный субъект действия. В истории семитских языков также были случаи присоединения местоимённых суффиксов к причастиям настоящего времени [5, с. 247], но данный процесс привёл к преобразованию глагольного имени в спрягаемую глагольную форму.

 Наличие остальных глагольных категорий (время, залог и др.) у глагольного имени является допустимым и может варьироваться, в зависимости от этапа исторического развития конкретного языка. Таким образом, класс глагольного имени в определении данного исследования включает в себя все неспрягаемые глагольные формы, которые характеризуются как субстантивные или адъективные и обладают категориями рода, числа и падежа, в зависимости от наличия данных категорий в конкретном языке на конкретном этапе исторического развития.^[1] В данном исследовании общим термином «глагольное имя» объединяются инфинитивы, герундии, герундивы, супины, причастия, имена действия и вторичные отглагольные существительные и прилагательные, которые появились в новых языках вследствие преобразования древних глагольных имен [2, с. 53]. В языках разных типов эти грамматические формы неоднородны по своему морфемному составу, обладают различным набором грамматических категорий и имеют разные названия: «неличная форма глагола», «неопределенная форма», «имя действия», «атрибутивная форма глагола» и др., поэтому в рамках данной работы устанавливается единый термин для обобщенного восприятия этого явления в разных языках.

История формирования системы глагольных имён рассматривается на материале индоевропейских и семитских языков с привлечением данных нейропсихолингвистики и теорий глоттогенеза [2, с. 53]. В настоящее время в лингвистике признается связь мышления, сознания и языка; поэтому использование в данной работе материала дисциплин, смежных с лингвистикой, считается допустимым, но носит прикладной характер и входит в ареал первой главы исследования. Привлечение небольшого количества данных по философии, психологии и физиологии человека необходимо при изучении древнейших языковых систем, когда отсутствует возможность обработки материала устной речи и создается необходимость моделирования речевых ситуаций.

Процесс эволюции всех языковых систем непосредственно связан с развитием нейронных структур головного мозга человека. Современное состояние науки позволяет установить, какие именно отделы головного мозга отвечают за восприятие и формирование определённых языковых моделей на разных уровнях языка. Участками головного мозга человека, отвечающими за логическую обработку информации, признаются префронтальные отделы коры больших полушарий, управляющие выбором слов и движением логики в тексте [4, с. 53]. При этом доказано, что формирование коммуникативного поведения напрямую зависит от особенностей функциональной асимметрии мозга: левое и правое полушарие соотносятся с разными уровнями языковой системы [13, с. 116]. Кроме того, для понимания происхождения языка также не следует оставлять без внимания участие подкорковых структур головного мозга, в частности, обнаруженных Дж. Риццолатти и М. Арбибом «зеркальных нейронов», имеющих отношение к чувственному восприятию действительности и более или менее активированных у разных народов на разных этапах исторического развития [4, с. 13]. Все указанные физиологические особенности мозга человека оказывают свое влияние на формирование морфологии и синтаксиса языка [2, с. 54].

Морфологическая форма и синтаксическая конструкцияпо праву могут быть оценены как носители информации о языке, а также об особенностях мышления индивида [16, с. 12]. Мировосприятие отдельного человека и целого народа, соответственно, находит отражение в морфологических формах и синтаксических структурах, которые формируются для выражения мысли в процессе коммуникации. По мнению А.Е. Гусевой, «лингвокультурологическая ценность категории «знание» определяется тем, что оно конституируется в формах человеческой субъективности, организованной обычаями, традицией и культурой» [7, с. 38].  Существуют языки, которые М. Бейкер называет их «полисинтетическими» [3, с. 117], где имя и глагол могут соединяться в одно целое (санскрит, могавк). Особенности морфологических форм и синтаксических конструкций конкретного языка и целых языковых семей связаны с особенностями мировосприятия народа-носителя языка.  Изучая особенности мировосприятия человека, многие лингвисты и философы обращались к  интерпретации понятия «картина мира».

По мнению В.И. Постоваловой, «картина мира» представляет собой целостный образ действительности, возникающей в сознании человека в ходе его контактов с миром. Этот образ формируется на базе активного познания, в форме, доступной для человеческого восприятия, и воспринимается как сама реальность. Он опосредует все акты человеческого мировосприятия и мироопределения [15, c. 25]. «Концептуальная картина мира отражает действительность на ментальном уровне в форме концептов, которые представляют собой базу мышления личности» [11, с. 57].  «Картина мира» у каждого человека индивидуальна, однако, она имеет общие черты у представителей одного народа, что отражается на всех уровнях языковой системы.  В языках, не являющихся полисинтетическими, но тяготеющих к синтетическому типу, тем чаще встречаются синтетические морфологические формы и синтаксические конструкции, чем сильнее «космическое» представление у их народов-носителей о категориях пространства и времени. Ярким примером тяготения к синтетическому типу мышления здесь может служить древнегреческий язык Гомеровского периода. В нём присутствуют и многообразные определения, и составление многоуровневых синтаксических конструкций по принципу «матрёшек», возможность обширной субстантивации по причине представления всего последующего действия как единой картины (субстантивируются не только отдельные слова, но словосочетания и даже предложения), употребление многочисленных полупредикативных конструкций (причастных и инфинитивных оборотов) вместо развёрнутых сложноподчинённых предложений. С.С. Аверинцев объяснял особенность философии древних греков «космичностью» их представления о бытии, противопоставляя этому мировосприятие семитов, отражённое в тексте Библии. «Если мир греческой философии и греческой поэзии – это «космос», т.е. законосообразная и симметричная пространственная структура, то мир Библии – это «олам», т.е. поток временного свершения, несущий в себе все вещи, или мир как история. Внутри «космоса» даже время дано в модусе пространственности: в самом деле, учение о вечном возврате, явно или неявно присутствующее во всех греческих концепциях бытия, как мифологических, так и философских, отнимает у времени столь характерное для него свойство необратимости и придаёт ему мыслимое лишь в пространстве свойство симметрии.  Внутри «олама» даже пространство дано в модусе временной динамики – как «вместилище» необратимых событий» [1, c. 269].

Древнегреческую «космичность» пространственно-временных категорий можно противопоставить общесемитскому мировосприятию не только в рамках библейского текста, но и на материале более древних памятников семитских языков. По мнению И.С. Клочкова, уже вавилонскому восприятию времени была присуща конкретность, т.е., «время воспринималось не как абстрактная чистая длительность, а в неразрывной связи с потоком событий, их участников, всей цепью поколений, и, возможно, даже местом действия» [10, с. 13]. Другой отличительной чертой вавилонского представления о времени является линейность, под которой понимается отсутствие ярко выраженного циклизма [10, с. 21]. Линейность и конкретность семитского представления о времени являются характерными признаками аналитического типа мышления, которое находится в ведении префронтальных отделов коры головного мозга. Однако грамматический аналитизм в семитских языках несколько отличается от индоевропейского грамматического аналитизма. Причины этих различий объясняются особенностями работы левого и правого полушарий [13, с. 117].

Кроме того, нельзя сказать, что именно древнегреческий прототип синтетического восприятия пространственно-временных категорий является характерным для всех индоевропейских языков. В индоевропейской семье также существует иной тип грамматического выражения пространства и времени.

В противоположность древнегреческому варианту мировоззрения можно представить мировоззрение древних римлян – носителей латинского языка. «Если у греков пространственно-временное восприятие находилось под сильным воздействием мифологического осмысления действительности, то римские историки были более восприимчивы к линейному течению времени, и ход истории они осмысляют, опираясь на определённые исходные моменты действительности истории (основание Рима и т.д.)» [6, c. 31]. Это положение в полной мере подтверждает грамматика латинского языка, где уже в классический период «линейность» синтаксических отношений преобладает над синтетическими структурами: гораздо меньше вариантов, чем в древнегреческом, абсолютных причастных оборотов, отсутствует обширная субстантивация, но в то же время сильнее логическая структурная организованность сложноподчиненных конструкций. Логическая упорядоченность латинской грамматики классического периода столь высока, что не возникает сомнений в преобладании у представителей народа-носителя латинского языка аналитического типа мышления. В дальнейшем это явление находит своё отражение в явной тенденции к аналитизму большинства романских языков, которые, в свою очередь, восходят к народной латыни.

Противопоставление древнегреческого и латинского мировоззрения, а также грамматической организации языковых систем по принципу синтетизма и аналитизма, приводит к мысли о первичности одного из способов познания мира. В области нейронных структур головного мозга синтетический путь познания (который предшествует анализу, а не следует за ним) имеет отношение к подкорковым структурам и выражается в сенсорном восприятии информации. Следовательно, этот путь познания по праву признается первичным [16, с. 16]. Исторически сложилось так, что древнегреческий язык признается более древним, чем латинский, следовательно, он в большей степени представляет синтетический способ познания. Одним из самых древних индоевропейских языков, представляющих синтетизм грамматических структур, является санскрит. Однако истоки образования глагольных имен, представляющих собой синтез глагола и существительного, следует искать в более древних языках.  В древние времена синтетичность мировосприятия в грамматикеотражалась в том, что высказывания могли строиться без привычной для современности предикативной основы. Вместо неё существовал некий субстрат, одновременно обладающий свойствами субъекта и предиката. Этот субстрат и представлял собой основу древнего глагольного имени.

Шумерский язык, древнейший из известных науке письменных языков, не относится ни к семитской, ни к индоевропейской языковой семье. Однако он обладает чертами праосновы обеих систем. В нем глагольное имя представлено чистой корневой морфемой (иногда с одним-двумя формантами). При этом грамматические характеристики данной формы подвижны: одно и то же глагольное имя в различных синтаксических ситуациях могло употребляться в качестве инфинитива, причастия, прилагательного и имени действия [8, с. 180]. Таким образом, шумерское глагольное имя с неопределенными синтаксическими характеристиками наиболее близко соотносимо с понятием глагольно-именного субстрата, который лежит в основе происхождения глагольного имени.

Существование субстрата языковой материи признается такими психолингвистами, как В.Л. Деглин, Л.Я. Балонов, И.Б. Долинина [13, с. 118]. Не только в психолингвистике, но и во многих других научных дисциплинах (например, физика, химия и др.) признаётся наличие субстрата существующих в природе вещей и субстанциональной действительности в целом. «Необходимо признать в природе два рода субстанций: один форма, другой материя; обязательно должна быть субстанциональнейшая действительность, в которой заключается активная потенция всего, а также наивысшая потенция и субстрат, в которой содержится пассивная потенция всего: в первой имеется возможность делать, во второй – возможность быть сделанным» [16, с. 9]. Субстанциональная действительность и субстрат по отношению к языковой материи можно рассматривать в синхроническом и диахроническом аспекте. В синхроническом аспекте субстратом какой-либо формы можно назвать основной минимальный структурный элемент языковой единицы на всех уровнях языковой системы (фонема, корень, грамматическая основа и др.). Основное свойство субстрата – его неделимость при сохранении параметров данной языковой единицы. В диахроническом аспекте субстрат можно рассматривать как исходный элемент определённой языковой формы, существующий на разных этапах эволюции конкретного языка или группы родственных языков. По отношению к наиболее раннему языковому состоянию субстратом грамматических категорий имени и глагола будет считаться «чистый» глагольно-именной корень, в дальнейшем преобразованный в древнее глагольное имя, следы которого сохранились в шумерском языке.

Литература

1. Аверинцев С.С. Порядок космоса и порядок истории в мировоззрении раннего средневековья (общие замечания) /Античность и Византия: монография. М.: Наука, 1975. С. 266-285
2. Балута А.А. Возникновение глагольных имен в индоевропейских и семитских языках (психолингвистический аспект) / «Вестник» МГОУ. Серия Лингвистика № 5 / 2012. М.: МГОУ. С. 51-57
3.  Бейкер М. Атомы языка: Грамматика в темном поле сознания. Пер. с англ./Под ред. О.В. Митрениной, О.А. Митрофановой: монография. М.: Изд-во ЛКИ, 2008. 272 с.
4. Бурлак С.А. Происхождение языка: новые материалы и исследования: обзор. М.: РАН ИНИОН. Отд. языкознания, 2007. 80 с.
5.  Гранде Б.М. Введение в сравнительное изучение семитских языков. 2-е изд.: монография. М.: Издательская фирма «Восточная литература» РАН, 1998. 439 с.
6. Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры: монография. М.: Искусство, 1972. 318 с.
7. Гусева А.Е. Структура базы знаний в когнитивной лингвистике / «Вестник» МГОУ. Серия Лингвистика № 2/ 2011. М.: МГОУ. С. 36-42
8. Канева И.Т. Шумерский язык. 2-е изд., доп. и перераб.: монография. СПб.: «Петербургское Востоковедение», 2006. 240 с.
9. Каплан Г. Х. Очерк грамматики аккадского языка: монография. СПб.: Петербургское Востоковедение, 2006. 224 с.
10. Клочков И.С. Духовная культура Вавилонии: человек, судьба, время: монография. М.: Издательство  Наука, 1983. 552 с.
11. Кузьменко Е.Л. Вербальная презентация отрицательных чувств и эмоций этно-семантической личности (на материале фразеологических единиц) / «Вестник» МГОУ. Серия Лингвистика № 6 / 2011. М.: МГОУ. С. 57-62.
12. Ламбдин Т.О. Учебник древнееврейского языка. Изд. 2-е, перераб.: учебник. М.: РБО, 2000. 508 с.
13. Нейропсихолингвистика: хрестоматия./ Составитель К.Ф. Седов. – М.: Лабиринт, 2009. – 304 с.
14. Постовалова В.И. Картина мира в жизнедеятельности человека / Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира: монография. М.: «Наука», 1988. С. 8-6
15. Русская грамматика: научные труды. Н.С.Авилова, А.В.Бондаренко, Е.А.Брызгунова, С.Н.Дмитренко, И.Н.Кручинина, В.В.Лопатин, М.В.Ляпон, В.А.Плотникова, М.С.Суханова, И.С.Улуханов, Н.Ю.Шведова/. – Репринтное издание. Т. I. М.: Российская академия наук. Институт русского языка им. В.В. Виноградова РАН, 2005. 784 с.
16. Халина Н.В. Категория градуальности в морфологии. (Сравнительная степень прилагательных): монография. Барнаул: Издательство Алтайского гос. университета, 1996. 229 с.

---

[1] Имена числительные имеют более узкую семантическую специализацию, поэтому выходят за границы данного исследования.