Багровая полоска в облаках –
единственная краска, что осталась.
На черноте ночной такая это малость,
и так она беспомощно жалка.
И небу, и земле равно чужда,
последний отблеск тратит нерасчётливо.
На горизонте мрачный Чатыр-Даг
прорисовал зубцы свои отчётливо,
как крепость, что стоит на грани дня,
и, очертив собой бескрайность ночи,
сам – антипод и света, и огня –
он поглотить и этот отблеск хочет.
Лиловая полоска в облаках
последнею надеждою истлела
и, отлетев душой от тела,
Пространство обратила в прах.
И затаилась в тишине долина,
в ней огоньками строчку прострочила
случайная далёкая машина,
чем темноту сильнее зачернила.
И на земле не стало ничего.
Бесцветная тоска залила сердце болью.
Во ржи над пропастью[i] не различить шагов.
Жуть одиночества парализует волю.
И пустота звенит у самого виска,
и я растерзан и раздавлен до предела,
и только маленькая мягкая рука
в моей руке доверчиво теплела.
Доверчивая тёплая рука…
Тепло доверия… И долг перед доверьем…
Любая здесь цена не высока,
и я не отступлюсь, поверь мне.
Наивной верой нежная рука
всплеск неживого страха погасила –
в шагах моих уверенность и сила,
хотя в кромешной тьме – ни огонька.
[i] Дж. Сэлинджер.
