В казахском эпосе говорится, что джигит, охваченный мрачными мыслями, должен вскочить на крылатого коня Тулпара и развеять их в бескрайних просторах степи.
Случай, который я попытаюсь вам описать, произошёл со мной 38 лет назад. У меня была новая «пятёрочка», вызывавшая зависть соседей. Была она моим скакуном. Сейчас, конечно, это — старая черепаха. Но в нашей местности таких черепах ещё предостаточно, что меня даже радует. Случай, сразу предупреждаю, самый обыденный, но он мне чем-то дорог, и я хочу о нём поведать проницательному читателю.
В ту пору
я работал рядовым учителем. Отпуск — в летнее время, целых 48 рабочих дней.
Времени хватало и на рыбалку съездить, и с девушкой прокатиться, и любое другое
дело исполнить с чувством, с толком, с расстановкой, как любил выражаться
великий насмешник. Задумал я сгонять из Алма-Аты в Целиноградскую область, в родное
село, где родился и прожил 16 лет. Заскучал я по родным степям, друзьям
детства, дорогим моему сердцу сельчанам…Захотелось проведать ещё живых и
здоровых дядюшку и тётушку. Конечно, ехать на родину без гостинцев – по местным
обычаям — неправильно, тем более – из самой Алма-Аты… Известно, что Алма-Ата –
это лучший город земли, оазис, где есть всё! Греция скромно курит в стороне… А северный
Казахстан, куда я собирался ехать, относительно фруктов, особенно в те годы,
был более чем скромен. Я с утра загрузился на Талгарском рынке (там самые шикарные фрукты) и чуть ранее
полудня выехал на трассу «Алма-Ата-Кокчетав». Дорога мне была хорошо знакома,
день складывался чудесно, — жми на дроссель и наслаждайся жизнью. Я человек
музыкальный, в голове зазвучала песенка
на индонезийские мотивы:
Пылает небо пламенем…
Тысячу километров, от Алма-Аты до Караганды, я осилил легко. Караганду пересёк, когда летний день начинал тускнеть. Оставалось около трёхсот километров до Целинограда, а дальше- уже родная область, моя колыбель. Проскочил объездной дорогой Целиноград с мыслью: на обратном пути — погулять по родному городу. Оставалось ехать совсем немного — километров семьдесят до Атбасара, и там ещё не более сорока — до села по имени «Спасское». Несмотря на усталость от однообразной позы — в виде вопросительного знака — и встречных огней, которые ночью осложняют езду, я был полон решимости — прибыть к тёте с дядей, посидеть с ними за столом, а затем растянуться на широкой кровати, утонув в гусиной перине.
Хочу отдельно сказать о летних ночах северного Казахстана. Ночи на севере в июле — теплее, чем на юге, в предгорье.Температурные колебания – не очень большие. Земля летом прогревается равномерно из-за того, что очень плотная, на ней можно спать, не боясь простыть. А на юге земля – коварная, она сверху усыхает, как бетон, а изнутри — пустотная, опасная. Если на ней будешь спать без плотного матраца, легко простудишься, хуже того — получишь воспаление лёгких. Я был очень легко одет: летние брюки, (тогда бриджи и шорты ещё не носили у нас), рубашка с короткими рукавами и босоножки. Борясь со сном, я заметил, что дорога стала сужаться, и показался мост через реку Ишим. Я, не сбавляя скорость, въехал на мост и вдруг увидел перед собой лежащую поперёк всего дорожного полотна длинную, изогнутую, как коленвал автомобиля, старую трубу, слава Богу, небольшого диаметра. Я сделал слабую попытку затормозить, но понял, что на такой скорости улечу в обитель русалок, и решил проскочить через препятствие, не останавливаясь. Машина легко преодолела барьер. Я, кажется, благополучно проехал через мост, и дорога снова стала расширяться по обочинам. Однако, когда я проскакивал через злополучную трубу, почувствовал сильный удар по днищу машины. Опыт подсказывал: — Смотри на контрольную лампочку давления масла! И лампочка вскоре загорелась. Авария! Дальше ехать было нельзя.
— Родина мстит мне,- мелькнуло в голове! Теперь мне некуда было спешить, я мог, наконец, выпрямиться и вдохнуть полной грудью родной степной воздух, на котором вырос и которым не дышал двадцать лет. Будь, что будет, но я — дома! Не могу не выразить вскользь свои впечатления от степи.
Кто родился и вырос среди этого простора, никогда не разлюбит столь любимый кочевниками мир, недостаточно ещё, на мой взгляд, воспетый народными сказителями-акынами. Степь – широка, и люди, родившиеся и проживающие в степи такие же, широкие характером, безыскусные, открытые. Летняя степь — знойная, увядающая из-за обилия солнца и дефицита влаги. Осенняя степь – депрессивная, унылая, но это — для слабых. Чтобы полюбить её такую, надо поучиться у неё терпению, скромности и мудрости. Зимняя степь – это миллиарды тон белого жемчуга, рассыпанного на бескрайних её просторах. Этот жемчуг ослепляет вас. Вы падаете на него и закрываете глаза рукавицами, чтобы не ослепнуть. Но есть ли прекраснее картина, чем весенняя степь? Нету! Я говорю вам с полной уверенностью! Весенняя степь – это неописуемые Кашмирские ковры! Каноны жанра сдерживают меня, не позволяют надолго отвлекаться от основного русла повествования.. Не ищите иных прелестей. Нет ничего и нигде краше, если вы любите неописуемые степные красоты. Бросайте всё и приезжайте с середины апреля и до конца мая в Кургальджинские степи Казахстана, где охотился сам М. А. Шолохов. Там вы увидите, как красива, как величественна степь!!! Не зря композитор С. В. Рахманинов, родившийся в степной зоне, любил степь до самозабвения. И когда он купил участок в горах Швейцарии – то сносил взгорья, чтобы придать схожесть тому месту, где жил в детстве.
Ян Борисович
Странные ощущения охватили меня. Я совсем не печалился тому, что вынужден был прервать движение, недостигнув конечного пункта. Слева был город моей юности, справа — городишко моего детства, куда я с отцом иногда ездил на базар, и в гости к нашим бывшим соседям-сельчанам. Идеальная равнина северного Казахстана согревала меня, низкое небо над головой освещало ласковым, мягким светом ночи; пение кузнечиков наполняло меня божественной музыкой детства, и какая-то необъяснимая ясь наплывала на меня от всего, что меня окружало. Вероятно, такие ощущения испытывали Одиссей, возвратившийся с Троянской войны, и тверской купец Афанасий Никитин, вернувшийся из длительного путешествия по Индии. Я совсем не был в претензиях к моей любимой родине, которая живёт по своим законам, обходясь без своих земляков, будь они хоть трижды гениями или глубокими дегенератами. Я, наоборот, был благодарен ей, за то, что она выжила без меня и без сотен таких же мигрантов. Ко мне приближалась машина, идущая в том же направлении. Я поднял руку. .Жигули — четвёрка остановилась, и из неё вышел высокий, ухоженный мужчина и протянул руку. Мы познакомились.
— Чем могу быть полезным?- спросил он приятным голосом.
— Не доглядел и налетел на препятствие, потекло масло. Не поможете мне, Ян Борисович (так он назвал себя), добраться до СТО? Я отблагодарю.
— У вас трос есть? Я отбуксирую на Атбасарское СТО, там за час вам всё сделают.
— В том-то и беда, Ян Борисович, что нету. У меня вообще опыта междугородных пробежек ещё нет.
— Жаль, и у меня троса, к сожалению, нет. Тут езды всего минут сорок, и мастера — ребята знакомые. Что ж, тогда ждите, кого-нибудь поймаете, услуга невелика. А вы сами из Целинограда?
— Живу в Алма-Ате, но родом с этих мест, а в Целинограде учился в музыкально-педагогическом училище, с шестьдесят третьего по шестьдесят седьмой.
— Да? — обрадовался собеседник, — а Светлану Вязоветскую знаете?
— Она у нас классной руководительницей была.
— Какая прелесть! Как она играет, а красавица какая! Кто её увидел – навсегда покой потерял…
— Согласен с вами, Ян Борисович, Бог не жалел тонких инструментов, когда её создавал.
— А братьев Шафнеров знаете?
— Григорий Лазаревич был моим учителем по литературе, а его старший брат Наум приходил к нам в наш клуб «Парус».
— Какие умники! Старший книгу написал об Исааке Дунаевском. Редкой образованности люди.
— Полностью с вами согласен, Ян Борисович. Я у него был любимым учеником, — меня понесло, как известного героя Остапа,- я под его руководством находился четыре года, даже с лекциями перед студентами выступал.
— Анатолий, возьми мою визитку, вернёшься в Целиноград, позвони обязательно. Я буду очень рад. Еду в Атбасар по журналистским делам. Завтра после обеда буду дома.
Он протянул мне свою визитку с телефоном и полным именем.
— Спасибо, Ян Борисович, вы оживили во мне приятные воспоминания о студенческих годах. Рад был с вами познакомиться. Позвоню обязательно.
Я взял красивую коробку, соорудил ассорти из фруктов и собственноручно поставил ему в салон. Он тепло поблагодарил меня и уехал.
Так я встретился с ещё одним приятным человеком, каковых было много на моём жизненном пути.
Бейсешь
Время бежало. Расставшись с корреспондентом, я сел в машину и решил до утра немного вздремнуть. Но не спалось. Я вспомнил свою первую встречу со Светланой Васильевной на вступительных экзаменах по музыке в 1963 году, примерно в эти же числа июля. Я не был уверен в дате последнего экзамена и по велению каких-то добрых сил отправился в училище уточнить. Оказалось, что экзамен по музыке уже заканчивался, а у меня с собой не было экзаменационных документов. Я побежал на квартиру, в которой временно остановился. Взяв документы, я помчался в педучилище, но заблудился, как говорится, в трёх тополях и бегал вокруг здания, не зная, как войти. Вход был малозаметным, потому что педучилище располагалось в одном здании со средней школой по адресу: Комсомольская, № 13. Наконец я, потный и красный, как пареная морковь (я был в бостоновом костюме в середине лета), ворвался в аудиторию. О, великий Бог! Как же ты меня любишь! Сколько раз ты меня спасал! Спас и сегодня. В аудитории оставались две женщины — преподаватель вокала Таисия Андреевна (потом она вела у нас этот предмет) и Светлана Васильевна. Посмотрев документы и найдя меня в ведомости, она предложила начать сдачу экзамена.
— Что вы споёте? – Мило улыбаясь (по-кошачьи – почему-то отметил я тогда), спросила она меня. Я поднял свои обычно опущенные веки и увидел её за роялем. Какая песня? Я в этот момент забыл своё имя, глядя на неё. Я — деревенский отрок — и в волшебном сне не видел таких красавиц. Это была женщина из сказки. Её обаяние сопровождает меня всю жизнь. Но эта тема другого моего рассказа.
Коротка летняя ночь, тем более – при таких воспоминаниях… Я вышел из машины и стал ждать попутного транспорта. Была суббота, и транспорта, который мог бы меня взять на прицеп, не было видно. Люди отдыхали. Частных машин в начале восьмидесятых было ещё не так много. Когда полностью рассвело, стало видно село, километрах в двух от трассы. Я увидел идущую в моём направлении женщину в красно-пёстром платье, какие особенно любят женщины востока. Люди выходили на трассу за село, желая быстрее уехать в город. Я удивился тому, что женщина покорила это расстояние в кратчайшее время, очутившись возле автомобиля почти неожиданно. Это была казашка среднего роста, примерно моего возраста, без тени жировых накоплений. Она, поздоровавшись, сразу же поставила диагноз:
— Вы пробили картер, — сказала она мне. — Мотор заводить нельзя, надо сначала сделать ремонт.
— Я понимаю, что случилось, поэтому жду попутку – может быть, удастся доехать на буксире до Атбасара, — ответил я ей.
— Сегодня суббота, машины в том направлении идут редко. А маршрутные автобусы вас не потащат. Теперь только в понедельник будет много транспорта, — уверенно сказала она мне. — Вы лучше идите в село, зайдите в школу, там найдите моего мужа. Он учитель математики, зовут его Кичак Абенович. Скажите ему, что Бейсешь послала. Он найдёт трактор с тросом и поможет вам у нас дома, а я буду охранять машину.
Слова женщины вызывали доверие. Я бодро зашагал к селу. Найти в небольшом селе школу гораздо легче, чем иголку в стоге сена. Я моментально определил в уютном типовом здании «восьмилеточку» — в своё время я заканчивал такую же. Вошёл в коридор и увидел двух мужчин, идущих мне навстречу. Я поздоровался с ними, как со старыми знакомыми, представился. Сказал, что Бейсешь на дороге охраняет мою машину, а мне надо Кичака Абеновича. Один из мужчин сразу же кивнул второму и, повернувшись ко мне, сказал:
— Я — Кичак Абенович, идёмте.
Я стал ему коротко объяснять, что случилось. Не успели мы выйти из здания школы, как тут же увидели трактор «Беларусь», шедший прямо к нам. Кичак махнул ему, сказав мне, что это его племянник, и стал объяснять задачу. Парнишка тут же понёсся выполнять задание дяди, а Кичак сказал мне: — Вы идите к машине, без вас он не сможет буксировать, а я вас буду ждать у себя дома. Когда я подошёл к машине, увидел, что паренёк её уже надёжно зацепил за трактор и ждал меня. Я поблагодарил Бейсешь, сказав ей, что меня зовут Анатолием. Она кивнула мне, вошла в подошедший автобус, а мы двинулись к ней домой.
Кичак Абенович
Казахи в работе расторопные, смышлёные, выносливые, добросовестные. Паренёк доставил мою машину к дому Бейсешь. Я едва успел его отблагодарить фруктами, как он понёсся по своим делам. Кичак Абенович выгнал свои жигули — четвёрку из гаража, и мы вдвоём вкатили туда мою машину. Ты – гость, — сказал он мне. Сегодня будем отдыхать, завтра машину смотреть будем. Сейчас чай пить будем, вечером — арак. Как говорят казахи: Щай щемис, арак щемис.
Говорил он чётко, поясняя свои предложения. Через некоторое время я забыл, что недавно познакомился с ним, и чувствовал себя желанным гостем.
Мы зашли в дом. Дом у него, совхозом построенный, был просторный, с двумя спальнями, большим залом, широкой кухонной комнатой, с подворьем. Вода была проведена в дом, туалет, как у всех сельчан — на улице. В те годы это было в порядке вещей. Роскоши в доме не было, всё было простым и оттого — удобным и успокаивающим. Такие семьи в советское время считались, если сказать современным языком – верхней ступенью среднего класса. Родители работают, дети учатся, школа рядом, дом, машина – есть. В подворье скот – коровы, лошади, овцы, птица. Живи, размножайся… Но для того, чтобы всё это иметь, люди трудились, как муравьи, от зари и до зари. Детишки помогали родителям, едва научившись ходить. Всем было применение — от малого — до великого. Люди жили и трудились на грани подвига, но при этом никому и в голову не приходило считать это за подвиг. Доброта не пряталась и не подавалась, как нечто особенное. Она была обыденным атрибутом, как работа, одежда, хлеб. И этому подтверждение – случай со мной, когда чужие люди предлагают помощь человеку, которого видят впервые.
Кичак Абенович, мужчина моих тридцати шести лет, слегка склонный к полноте, седеющий, с чистым приятным лицом хронического добряка, обратился ко мне:
— Ну, Анатолий, расскажи — дом есть, жена есть, дети есть? — Говорил он с лёгким акцентом, который я вскоре перестал замечать.
— Меня зовут Анатолий Фёдорович, я родился в 1948 году, Кичак Абенович, — недалеко от Атбасара.
— Мы с тобой ровесники, Фёдорович, я тоже — сорок восьмой год, — включился Кичак в мою повесть, — дальше говори, — расспрашивал он, наливая воды в электросамовар.
— В Целинограде я учился на учителя пения, потом закончил Алма-Атинский пединститут после армии в 75 году, филфак.
— А я Карагандинский пединститут, физмат. Теперь я всем буду говорить — ты мой институтский товарищ. Не будешь обижаться?
— Хорошо, Абенович, я буду очень рад, студент студента хорошо понимает. Дальше я коротко рассказал, что у меня жена Наталья, она прекрасно говорит по-казахски, и две дочки – красавицы Леночка и Верочка. Кичак обрадовался, что я не ущербный, добавил:
— Казахи говорят – Балалы уй — базар, баласыз уй – мазар. И перевёл: дом с детьми – базар, дом без детей – кладбище.
Мы пили чай вприкуску с комковым сахаром, с маслом, баурсаками. Чай Кичак заварил отменный, такого чая я больше нигде не пил. Надо сказать, что казахский чай – это чай по-казахски. Его не спутаешь с узбекским чаем или чаем по-уйгурски. У каждого народа – свои приёмы приготовления чая, свои добавки, травы, лишь им известные, и это подчёркивает самобытность каждой нации и народа.
Видно было, что Кичак рад человеку в его доме, на этот счёт, помню, он сказал: — Когда гость придёт, овца двойню принесёт.
Я, конечно, благодарил его, его семью, жену. Сказал, что Бейсешь очень добрая женщина, у меня Наталья — тоже такая же добрая. Кичак дополнил:
— Умная жена, Фёдорович, плохого мужика сделает средним, среднего – хорошим, а хорошего – прославит на весь мир.
Мы полулежали на ковре. Рядом стоял круглый, низенький стол с красивым названием – достархан. Разговор лился свободно, будто мы с Кичаком всю жизнь были знакомы. Вот и Бейсешь вернулась из поездки. Кичак мне сказал, чтобы я отдохнул, после чего, через два часа, мы поедем на свадьбу. Мне предоставили комнату с кроватью, где я тут же уснул.
Свадьба
Около шести часов вечера, летом — это ещё светлым-светло, — Кичак вошёл в мою комнату.
— Фёдорович, одевайся, на свадьбу поедем, — сказал он.
— Абенович, возьми, пожалуйста, из моей машины коробку фруктов в подарок,- попросил я его.
— Болды, — согласился Кичак и вышел. Одеться мне было легко: надеть рубашку–распашонку, брюки да босоножки. Я вышел и увидел, что Бейсешь уже сидит в машине, а Кичак стоит рядом. — Садись впереди, — сказал он. Я сел, и мы поехали по сельской улице на окраину села. Проехав восемь-девять километров по главной дороге, я увидел впереди большое село, похожее на наше, вполне приличное, такое же живое, населённое, полное своей, сельской тайной и явной жизни, как и все остальные. По поводу советского села я выскажу некоторые сентенции. Сегодня советское село умерло, видимо, навсегда. И это очень печально. В каждом селе было всё жизненно важное: магазин, школа, фельдшерский пункт, правление, тракторный парк, гараж, кузница, клуб, библиотека, молочно-товарная ферма, овцеферма, конеферма, свиноферма, пункт по переработке молочной продукции или пункт приёма излишков её. В некоторых сёлах были кирпичные или иные заводы, птицефабрики, цеха по переработке томатов, маслобойни, мельницы, стройучастки, оснащённые всем необходимым оборудованием по изготовлению пиломатериалов. Село было механизировано под самый потолок. Все были при работе. Нельзя было представить, что кому-то могут не выплатить зарплату, она была небольшая, но и цены регулировало государство. Село обеспечивало города здоровыми, грамотными студентами, рабочими, военнослужащими. Теснейшая связь была между городом и селом. Вулканическая активность соединяла своей волной деревню с городом. Сельские жители ждали своего часа, чтобы ринуться в город на учёбу или на работу. И всё население города, через пять дней напряжёнки, с пятницы на субботу и воскресенье неслось в деревню. Да мало ли чего хорошего можно сказать о советском селе? Село жило и звенело. И вот оно умерло. И лежит, никем не погребённое. Не сохранили мы себя, своё государство и, уж, конечно, село — кормилицу и добрую няньку нашу. Да простят меня читатели за слабость. Слёзы поэта – пробуждение самосознания народа.
***
Вернёмся к исходному. Кичак осадил машину возле большого дома. Карнизы, фронтоны и ставни были окрашены голубой краской. Такие дома в те времена всегда говорили о хорошем достатке семьи. Мы вышли из машины и двинулись гуськом за Кичаком — я замыкающий — внутрь дома. Нас провели в просторную, светлую комнату, в которой находились пять мужчин, а Бейсешь прошла к женщинам (у казахов женщины готовят и следят за сервировкой стола). Встречающие поздоровались с нами степенно, уважительно, протягивая навстречу руки. Кичак гостям представлял меня старым институтским другом. Гостями были коллеги и хорошие знакомые Кичака: Султан Ахметович — директор школы, Серик — учитель рисования и труда, Мамлен Махмутович – отец невесты, Марлен Махмутович – его брат, и Александр Иванович — председатель сельского совета. Мы вскоре разместились, полулёжа вокруг круглого достархана, на котором в тарелках было холодное мясо, закуски, айран, кумыс. Сбоку стояла водка .Вскоре нам подали горячее — бешбармак, сорпу — суп в пиалах. Старшим стола – тамадой – по общему согласию определили Кичака. Он поручил младшим откупорить бутылки и налить всем по рюмке. Когда всё было готово, Кичак произнёс тост:
— Жизнь, — сказал он, — это большая книга. Она состоит из двух частей. Первая часть – сладкая, как мёд, вторая – горькая, как перец. Первая часть — короткая, приятная, а вторая часть — длинная, трудная. Я желаю молодым следующее – пусть они разделят длинную часть на много коротких и проживут их также сладко, как первую! Бар армандарыныз орандалсын! Пусть сбудутся все ваши мечты!
Все аплодировали ведущему. Кичак предложил выпить за молодых. Мы опрокинули вовнутрь гранёные стограммовочки и с аппетитом принялись за еду.
— Гора богата камнями, посуда — едой, — произнёс Кичак Абенович, поощряя ход застолья. Как водится, после выпитого — скованность понемногу проходила. Постепенно начался непринуждённый разговор всех со всеми.
— Посолил я как-то суп в общей чашке,- рассказывал Александр Иванович,- дед мне ложкой в лоб как дал! Тут же — шишка с куриное яйцо на лбу. А дед говорит: — Слушай меня внимательно — никогда не соли и не женись, не попробовав!
Громкий мужской смех взорвал комнату. Налили по второй. Директор школы, Султан Ахметович, произнёс второй тост:
— Муж – это корабль, жена – это штурвал. Мы все желаем новому кораблю не утонуть в житейском море!
Выпили вторую рюмку. Разговор продолжался. Серик, учитель труда и рисования, начал рассказ издалека:
— Захотел старый Ходжа Насреддин жениться на молодой, а шариат запрещает жениться второй раз, если жена ещё юлой вертится…А ему приспичило! Тогда он говорит жене:
— Слушай, жёнка, что-то ты давно не была на могилах своих почтенных родителей.Не пора ли их навестить?
Она ему отвечает: — Ходжа, спасибо, что напомнил, сей же час пойду.
Только она за порог, как Ходжа с молодой девицей помчались к мулле, чтобы он их обвенчал. А мулла говорит:
— Ходжа, я не позволю тебе богохульничать, ведь твоя жена ещё жива!
— Клянусь Аллахом, у меня нет больше жены, кроме той, что на кладбище, — сказал Ходжа. И мулла их обвенчал!
Снова гомерический хохот. Атмосфера вечера совершенно соответствовала погоде и компании. Никто никого не притягивал за уши, чтобы излить душу. Никто никого не упрекал в излишнем веселье. Отдыхали нервы, расслаблялось сознание. И даже древнейший ген бдения уснул, давая отдохнуть хозяину до конца вечера. Так мы пировали часов пять. Пили водку, закусывали мясом, запивали сорпой, рассказывали были и небылицы. Вскоре пиршество перевалило зенит. Женщины подали чай. Известно, что перед чаем и королева пила. Казахи прекрасно, как и русские, знают эту слабость королевы. Около двенадцати часов мы попрощались с душевной компанией и полевыми дорогами, которые Кичак Абенович прекрасно знал, приехали в своё село Кос–Коль. Вошли в дом. Кичак первое, что сделал — открыл дверь детской комнаты. Я оказался рядом. На полу, на ковре крепко спали дети. Он посчитал по головам: — бир, еки, уш, торт (1,2,3,4), улыбнулся блаженной улыбкой, и мы зашли в мою комнату.
— Дом есть, жена есть, дети есть, работа есть, Фёдорович, а что ещё надо человеку? — спросил он меня, улыбаясь.
— Святые слова, Кичак Абенович, — подтвердил я и спросил его, — ты мне объясни, а молодые были на свадьбе? Я что-то их не видел.
— Они уехали в Семипалатинск неделю назад, к его родителям, — ответил он.
— А вы всё гуляете?
— Невеста — старшая дочь у родителей,- ответил он, — мы все хотим, чтобы счастье было в новой семье.
Дети
Для меня, педагога, не упомянуть детскую тему практически в любой беседе – это упущение. Где бы я ни был, что бы я не делал за двадцать пять лет работы в школе, да и сейчас – дети всегда в поле моего зрения. Я всегда смотрю на детей и либо восторгаюсь воспитанным ребёнком, либо печалюсь. Обучая, воспитывай! Такими словами напоминали директора своим учителям древний девиз в советских школах. И действительно, если ребёнок воспитанный, он – цельный. Даже если он ещё не факел, который должен гореть, а наполняющийся сосуд, то всё равно – целый, не треснувший, не разбитый. В данном рассказе, где я описываю быт казахской семьи, я имею счастливую случайность сказать два слова о детях в казахских семьях. Но начну издалека.
В раннем детстве у меня был друг Даскен, очень славный казахский мальчик-сирота. Его родители умерли один за другим, когда ему было около шести лет. Он воспитывался у дяди с тётей. Дядя был ему родным, а тётя –чужая злобная тётка. Лучше бы было наоборот. Он жил за нашим домом на «Верхней улице». Мы с ним были — не разлей вода. Он говорил по-русски с большим акцентом, по сути – учился языку на ходу. Но мы с ним понимали друг друга легко. Он был изумительным ребёнком, каких рисуют в хороших восточных книгах: смугленький, круглолицый, с пушистыми ресницами, большими глазами, наполовину закрытыми эпикантусом (восточный тип глаз). Я приводил его к себе домой каждый день. Мама моя, Татьяна Ивановна, была доброй женщиной, настоящей матерью. Она любила всех детей одной любовью, но к несчастным детям относилась ещё более чутко. Она смело могла броситься за ребёнка и в огонь и в воду, оградить его от злой собаки, бодучего быка или нерадивого человека. Однажды вынесла соседского мальчика из страшного пожара, но он не выжил. Она, конечно, знала, что Даскен – круглый сирота, и всегда давала ему что-нибудь вкусное, и мне тоже. Конфеты после войны мы видели редко, а стряпня всегда была: пироги, пирожки, лепёшки, калачи, ватрушки и всякое другое. Мы, сельские детишки — безнадзорники, покушав, шли искать себе занятия, связанные с риском. У нас с ним было такое увлечение – перебегать дорогу перед идущей машиной. Дорогу периодически подравнивал грейдер. А после него машины поднимали тучи пыли. Даскен кинулся перебегать дорогу сквозь пыльную завесу, не увидев идущую следом машину. Меня удержала рука ангела-хранителя. Когда рассеялась пыль, я увидел своего любимого друга лежащего мёртвым, а рядом, на дороге, в пыли пульсировали его мозги. Я потерял сознание и долго потом болел. Таким трагическим было у меня знакомство с ребёнком иной этнической культуры, к которому я тянулся всей душой, ведь у всех детей одна национальность – детская. Я уверен — если бы Даскен не погиб, я знал бы казахский язык, как русский.
Итак, о детях Кичака и Бейсешь. Когда мы в полночь вернулись со свадьбы, и Кичак считал детей по спящим головкам: бир, еки, шоу, тортеу (1,2,3,4), я только тогда их первый раз внимательно рассмотрел — спящих. До этого они всегда были в движении, что-то делали по поручению родителей или своему пониманию.
Представьте себе, проницательный читатель, если бы вы находились в русской семье целые сутки, где есть один или два ребёнка, то, я думаю, эти детишки пару раз побарабанили бы вам по голове, невзирая на то, что вы – гость. А родители бы ублажались: чадо забавляется, чаду хорошо!
Я вовсе не сторонник жестокостей, но считаю детям надо объяснять, что льзя, а что нельзя!
У Кичака и Бейсешь — четверо детей, все – мальчики. Манас- их старший сын. Ему тринадцать лет. Он осенью пойдёт в шестой класс. Манас- их опора, движитель и генератор. Он решает широкий круг вопросов практического и морально — воспитательного характера. Кичак вечером говорит жене: «Бейсешь, вот это завтра надо сделать». Бейсешь передаёт сыну. И дальше всё выполняется, как по щучьему веленью, — без шума и без пыли. Следующий – Максут. Ему одиннадцать лет. Он пойдёт в пятый класс. Он – главная опора Манаса. Во всех чрезвычайных случаях он может взять управление на себя. Марату – девять лет, он перешёл в третий класс. Тоже – надёжное звено в цепи. И, наконец, младшенький, Марлен, — он пойдёт во второй класс. Марлен живёт без права на ошибку, так как впереди – три образца. Прямо-таки теория Антона Семёновича Макаренко, применимая на практике: опирайся на сильного!
Утром рано я вышел на улицу посмотреть – как занимается заря моего детства? И невольно обратил внимание: Бейсешь доит корову под навесом, а самый маленький, Марлен, уже ждёт (сегодня его очередь), чтобы выгнать корову за село, где собирается табун. Шесть часов утра. Звучат гимны СССР и КазССР. Ребёнок без капризов и вопросов встаёт, потому что сегодня — его очередь.
Я вышел за село и только сейчас обратил внимание на два озера. Одно находится по правую строну дороги, другое — по левую. Рядом указательный столб, на котором написано — «Кос-Коль», что в переводе с казахского означает – «озёра-близнецы». Они очень похожи друг на друга и размерами, и берегами, как два глаза на одном лице. Красиво звучит это название и мудро! Я всегда чувствовал музыку восточных языков. Мне приходилось несколько раз слушать профессиональных акынов. Акын – это типично восточное, мною непонятое до конца явление. Человек, говорящий стихами. Он может их петь под домбру, сочиняя на ходу. Я понимаю из русской поэтической классики – вот могучий талант Пушкина. Но Пушкин, Глинка и Грибоедов сочиняли романс «Не пой, красавица, при мне» три месяца. Конечно, сотворили такое, что этот романс сейчас укрепляет дружбу народов больше, чем все дипломаты, вместе взятые. Некрасов писал и говорил стихами легче, чем прозой. Есенин бросил писать прозу, сказав:-Это не для меня. Чудный язык Востока, чудный и сам Восток!
Иногда думаешь, что восточный язык – это военный язык. Как он чётко звучит, будто удар булата: кунак, мультук, пшак. Но, если познать тонкости восточных языков, в том числе и казахского, то узнаешь, насколько они гуттаперчевые и мелодичные. Ведь поэт Навои (в переводе — мелодия) не зря взял себе такое имя. Славен Восток именами мудрецов, один Аль Фараби чего стоит! И все они были певцами.
Я вернулся к дому. Кичак тоже уже был на ногах. Мы пожелали друг другу доброго утра. Он сказал, что после завтрака постарается снять крышку картера и отнести к знакомому сварщику.
Мы пошли завтракать. Завтрак у казахов – это традиционное утреннее чаепитие. Чай-Май (чай с маслом) — говорят казахи. Лепёшка, нарезанная ромбиками, масло, сахар, молоко, сливки утренние – всё это к чаю. Свежезаваренный чай всегда вызывает здоровое желание опустошить не спеша пиалу-другую. Он бодрит, промывает кишечник, а в обед можно съесть что-нибудь и посущественнее. Я поблагодарил хозяйку за утренний чай, и мы с Кичаком направились было к выходу, но пришли дети – четверо, лесенкой. Авангард! Группа захвата! Я заговорил с отцом о детях:
— Абенович, я у вас нахожусь уже сутки, но только сейчас увидел, какие вы богатые. Четверо детишек у вас с Бейсешь, но их не видно, не слышно.
— Дети — главная наша радость, наши помощники,- ответил он и продолжал, — они всегда заняты. Знают свои обязанности лучше некоторых взрослых. И учатся все на одни пятёрки. Идём, я покажу тебе кое-что. Мы зашли с ним в просторную детскую комнату, уставленную кроватями, а возле окна стоял неимоверно большой стол, за которым они выполняли уроки. — Фёдорович, посмотри на стены,- сказал он. Я обвёл глазами стены. Они были увешаны похвальными грамотами. Места не было на стенах. Комната-музей школьной славы!
— Всем руководит старший сын Манас. Для младших его слово – закон. Но он не жестокий. У нас древняя традиция: младший слушается старшего. Это уже на генном уровне. Они растут спокойными и ответственными. И учатся друг у друга. Дети детей всегда понимают лучше, чем взрослых.
— И грамоты не лежат в сундуке, а трудятся, вдохновляя детей на добрые дела, — подумал я,- чего их прятать, как это мы всегда делаем? Для потомков? Родители повесили, а дети радуются. Вот она — гармония отцов и детей. Кстати, парадокс отцов и детей, я считаю, заключается в том, что дети поздно осознают мудрые наставления родителей, а родители с большим опозданием начинают понимать (если только поймут) новизну молодого поколения. Дети – это новая струя жизни, она уже иная, чем была у их родителей. И счастье родителей, когда они вовремя начинают понимать детей не как пожирателей, а как будущих созидателей.
***
Мы с Кичаком вышли из детской комнаты и пошли в гараж. Там была яма для выполнения ремонтных работ, связанных с нижней частью машины. Взяв нужные ключи, Кичак спустился вниз. Он начал работу, я находился возле машины. Кичак сказал мне, чтобы я погулял с часок. Я вышел во двор и опять, невольно,остановился взглядом на следующей картине. Утром к дому хозяев привезли и вывалили большую тракторную тележку угля, положенного учителям по льготам (Бейсешь тоже работает в школе,учительницей начальных классов). Дети уже были в сборе и стояли возле этой кучи. Надо было перекидать её под навес, чтобы уголь не мок под дождём. В селе у каждого есть такое сооружения для хранения угля. Я услышал, как старший из детей, Манас, спросил: — По сколько лопат будем кидать? — По пятьсот,- был ответ. Вероятно, как в прошлом году. Начали с младшенького, Марлена. Я обратил внимание на лопату. Таких огромных совковых лопат я никогда не видал. Она была раза в два больше обычной. Это была лопата для богатырей. Ею можно было зимой снег расчищать, также — перекидывать зерно. Один из сыновей, кажется, второй по старшинству, стал громко считать: 1, 2, 3, 4 и т. д. Марлен начал бодро кидать уголь под навес в такт счёту. Крошка орудовал лопатой довольно бойко, как виолончелист смычком. Некрасовский мужичок-с-ноготок, а пользы больше, чем от Кинг-Конга! Вскоре лопату взял следующий, и так пошло, поехало… Куча таяла на глазах. Глаза боятся, руки делают…
Вот таких детей мне пришлось повидать своими глазами в жизни, а не в кино. И я вспомнил немецкую притчу из школьного учебника, когда женщины, неся на себе тяжёлые бадьи с водой, хвалились своими сыновьями. У одной сын пел соловьём, у другой играл на скрипке, как Ойстрах, а у третьей женщины был обычный ребёнок, не вундеркинд, но он подошёл к матери, взял у неё тяжёлый груз и понёс домой. Тогда четвёртая женщина, стоявшая в стороне, сказала: «Я вижу здесь всего одного сына, который помог матери!»
Кичак вышел из гаража, расстроенный, сказал:
— Фёдорович, ничего не получилось. Одиннадцать гаек открутил, а двенадцатую открутить невозможно, выхлопная труба мешает, заводская хитрость, чтобы всё делалось на СТО. Я снова наживил гайки на место. Пойду договариваться с Петром, чтобы он завтра тебя взял на буксир. Он на своём ПАЗике каждый день ездит в Атбасар рано утром.
Через полчаса Кичак пришёл и сказал, что Петро будет в шесть часов утра, трос у него есть. Я попросил Кичака, чтобы он меня сегодня не агитировал на свадьбу, и завтра я буду чист, как поцелуй ребёнка. Кичак сказал: — Хорошо, ложись пораньше, утром бодрей будешь.
Утренней зарёй я был восхищён. Заря на равнине – это совсем не то, что заря в горной местности, где солнце выходит из-за гор и светит свысока. На равнине солнце восходящее рассыпается по земле миллиардами своих лучей параллельно поверхности земли и, пока не наберёт относительную высоту, оно играет, а не греет. Но как играет!
Отъезд
Задолго до шести часов я был на ногах. Извлёк из машины три коробки отборных фруктов, занёс в чулан. Пусть семья кушает. Добрые люди — не идеалисты. Они очень чувствительны к тому, как ты к ним отнесёшься. Они определяют людей намного адекватней, чем мы об этом думаем. Человек же отрицательный прекрасно знает, кто он. И, если ты к нему отнёсся так же, как он относится ко всем, то он не будет переживать и убиваться, как человек добрый. Не обижайте добрых людей. Добротой вы стимулируете их поступать так и впредь.
К шести часам утра Петро подъехал на ПАЗике. Взял меня на буксир. Я не ожидал – вся семья вышла меня провожать. Я благодарил от всей души добрых людей: — Спасибо вам за всё. Не думал, что есть такие люди, на свете, как ваша семья.
Кичак сказал:
— Будешь назад ехать, обязательно заезжай. Мы – ждём. Ты теперь наш близкий человек.
Я пожал руку всем, и детям тоже. Дети у казахов очень почтительны. Они в точности копируют все привычки и манеры взрослых, и это особенно трогательно. Как у рака рачата, все движения – копия взрослых. Они жали мою руку двумя руками. Я не выдержал — приобнял их всех. Сказал, чтобы все приезжали ко мне в гости. Петро завёл свой ПАЗик, я сел за руль, и мы отчалили. Утром дорога была свободная, расстояние было небольшое. Мы не спешили. Чуть раньше восьми часов уже были на СТО. Я отблагодарил Петра фруктами, (на севере фрукты – самая конвертируемая валюта). Поблагодарил его за помощь: — Спасибо, Петро, первый раз тебя вижу, а ты мне, как брат.
Он уехал, а ребята-автослесари вручную закатили машину на подъёмник и занялись делом. Я спокойно выкурил (два дня у Кичака я не курил, потому что он не курящий) «казахстанскую». Эх, и сигареты были! Посмотрел на разросшийся Атбасар, вспоминая, кто из наших близких здесь сейчас живёт, составил новый план действий. Вскоре услышал: — Машина готова, примите работу. Я заплатил ребятам за работу, угостил их щедро яблоками и грушами, сел в автомобиль и с облегчением продолжил свой «полёт джигита».
***
Около десяти часов утра я был уже у тёти Марии с дядей Ваней. Они не видели меня более двадцати лет, но сразу же узнали. В детстве я с сестрёнкой Олей часто бывал у них в гостях. Дети их выросли, разъехались. Старший сын, Иван Иванович, работал директором совхоза в соседней области, а младший, Дмитрий, — инженером в Атбасаре. Дядя Ваня мне сразу же написал его адрес, чтобы мы встретились. Они, конечно, были женаты и имели своих детей. Время идёт, время не ждёт. Посидели за столом, поели, поговорили о былом. Я задержался у них часа на два, уговорив их – отпустить меня в родное, соседнее село Новый городок — мои Пенаты.
Пообещав, что обратным путём заеду к ним, я отправился в своё родное село. Как меня там встречали – это надо описать в отдельной книге. Скажу, что там я себе не принадлежал. Сельчане составили специальный график под контролем моей троюродной сестры Тамары, и я через десять дней едва вырвался из приятного плена, нарушив все свои регламенты. И хорошо, что так получилось. Я слился душой со своими сельчанами, которых помнил десятилетиями. И это осталось в моей памяти навсегда. Надо иногда посылать к чёрту все обстоятельства и поступать по велению души!
На обратном пути я уже не смог заехать ни к кому, так как у меня скопилось много неотложных дел. Но я себя оправдывал тем, что будут следующее лето, фрукты, желание и воля. Но, увы, такое затем выпало только через десятилетия.
Подъезжая к селу Кос-Коль, я сбавил скорость. Вечерело. Я окинул взглядом озёра-близнецы, и мне показалось, что они плакали, блестя слезами. Они полюбили меня, как и я их.
Конечно, я не стал беспокоить святое семейство, твёрдо рассчитывая увидеть их следующим летом. «Будьте здоровы, Кичак Абенович, Бейсешь и ваши золотые дети» — мысленно произнёс я молитву-прощание.
Заключение
Сейчас я уже двадцать лет живу в России. Исчезло то могучее государство, где мы жили одной семьёй. Мы получили много свободы. От кого? Перед отъездом из Казахстана я прощался со своими друзьями-казахами. Они искренне желали мне счастья и обещали обязательно приехать в гости. В Казахстане могилы моих родителей, братьев, сестёр, племянников. И сейчас там живут мои родственники. Они приглашают меня в гости. Если здоровье позволит, я обязательно постою у могил моих родных людей. Ничто не вечно. Вечна только доброта. Всё остальное – пыль, которая мешает жить. Как пишущий человек, я преклоняюсь перед великим сыном казахского народа, моим современником, Олжасом Сулейменовым. Я горжусь, что рос с ним на одной земле. Долгих лет жизни Вам, Олжас Омарович! Пусть наши страны – Россия и Казахстан и наши народы, веками живущие бок о бок, как два озера, называемые Кос–Коль, озёра-близнецы, всегда сохраняют братские отношения между собой.
05.04.2019. г/к Анапа. Сэмунд Мудрый.
9 Муз 