Иллюзия
Уличный фонарь, увитый снежной мошкарой, едва освещал холостяцкую комнату… Не включая свет, он сел на кровати, опустил босые ноги на студёный пол и мрачно закурил. Ступни и лодыжки приятно обжигал мёрзлый сквозняк, вытягивающий домашнее тепло в приоткрытую дверь балкона. Он курил, не замечая, куда падает серый пушистый пепел, курил, задумчиво покачиваясь в такт мыслям, глубоко втягивая горький дым.
Он не мог ошибиться… Да, явилась муза и отчётливо, явственно поинтересовалась:
— Ну что, милый Топтыжкин, всё лапу сосёшь?
Он опешил и сперва хотел решительно возразить, бросив в ответ какую-нибудь колкость, но, во-первых, в её голосе не слышалось злой иронии, а во-вторых, он ещё спал… всё произошло так неожиданно. «Топтыжкин…» — несомненно, недруг так не скажет. Как в детской сказке… Когда-то в раннем детстве мама звала его именно так. Молчать, однако, было неприлично и он, не найдя ничего лучше, односложно спросил:
— А что делать?
— Не пишется?.. — участливо осведомилась незримая гостья?
— Нет.
— Улыбнись жизни и она улыбнётся в ответ. Чего сидеть сиднем?.. Тебе нужны свежие впечатления, выберись на свет белый… сходи в кино.
— У меня телевизор есть.
— Телевизор — не то…
Разговор оборвался так же неожиданно, как и начался.
Муза не уговаривала его, нет. Она удалилась бесследно, беззвучно, как появилась.
«Нужно записать фразу, а то наутро не вспомню», — на полу возле изголовья он нащупал в темноте дежурный блокнот, карандаш и начертал наугад несколько ключевых слов. Причудливый сон не оставлял его до утра, повторяясь в различных вариациях, с разными деталями, иными «подводками», сохраняя неизменной главную мысль: «сходить в кино». Сумрачный осенний рассвет давно сменил серый день, а вставать он не спешил, всё ворочался на диване с боку на бок и размышлял: «Не нравятся мне западные фильмы-ужасы, фэнтези, их заумная компьютерная графика, фонограмма смеха за кадром…» Он даже не смог вспомнить, когда последний раз покупал билет: ощущение такое, словно это было не с ним — с кем-то другим, в прежней, безвозвратно ушедшей жизни.
— Выбраться в кино?.. Схожу, с меня не убудет. И, если муза советует «улыбнуться жизни» — улыбнусь.
Он поднялся в позитивном настрое, сбрил недельную щетину, принял контрастный душ, вскипятил бульонный кубик и, смакуя, под белогвардейские песни, выпил его вприкуску с ржаным бутербродом и маслом (в экстремальные моменты это всегда приводило в струну — выручило и сейчас). Затем он вступил в неравный бой с горой грязной посуды в раковине и… — победил. А потом, уже за чистым кухонным столом, неспешно расшифровывал ночные каракули в блокноте.
***
Современные кинотеатры давно строили в шаговой доступности…
Компактные, сверкающие безыскусной рекламой, подавляющие слух и волю ударами однообразной бухающей какофонии, они активно зазывали посетителей. Теперь на вечерний сеанс пришёл и он. Приятно поразил роскошный зал с просторными рядами, мягкими, анатомическими креслами и ёмкостями для попкорна, прекрасный обзор, акустика… А фильм!.. Что-то про гигантских трансформеров-монстров, которых собирал тинэйджер и выпускал на ринг. Бред… О вкусах не спорят, но по его разумению: ни уму — ни сердцу… Он сам, как рассыпавшийся в прах трансформер, утром еле собрал себя после холодного одиночества, после затянувшегося творческого безмолвия и депрессии. И как всегда, при такой авральной сборке, часть деталей затерялась… Например, очевидно, в его собственной голове — не полный комплект, иначе сейчас этот идиотский фильм он бы не смотрел. Духу его тут не было бы… Он уже давно не следил за сюжетом, погрузившись в одинокие мысли, и тут звук прервался… На экране ультрасовременного кинотеатра, как в сельском клубе в момент сбоя в работе кинопередвижки, светилось пустое пятно. Редкие зрители не галдели, не свистели, не возмущались. Однако и прилежно сидеть не желали — голь на выдумки хитра…
В потоке света пальцами изобразили живую тень — по экрану засеменил коротенькими ножками прообраз Чарли Чаплина, время от времени персонаж останавливался и почёсывал ногой свой главный гендерный признак. Раздались смешки… В противоположном углу экрана появилась голова овчарки: уши чутко навострены, пёс беззвучно лаял на американского комика. Кто-то академической комбинацией из трёх пальцев изобразил профиль старухи…
Театр теней!
Публика, кто как умел, демонстрировала незатейливые номера самодеятельности.
И вдруг…
Да, вдруг, словно по волшебству…
Из ниоткуда по крутой траектории в небо взмыла голубка.
Несмотря на чёрно-белую анимацию, птица была столь узнаваема, столь грациозна, что все прочие персонажи вмиг расступились, очистив экран. В гордом одиночестве она кувыркалась в небесах, то закладывая лихие головокружительные виражи, то сложившись комком, стремительно пикировала вниз, то свободно расправив крылья, парила над всеми. Он не смог удержаться… и его голубь полетел навстречу таинственной незнакомке. В воздухе сизари зависли напротив друг друга, осторожно коснувшись клювиками, затем сделали пируэт и, казалось, шум перьев, их амурное воркование-гульканье отчётливо слышали в притихшем зале все зрители…
Восторженную тишину прервал гром аплодисментов.
И тут опять включили фильм.
Он больше не смотрел на экран, лишь возбуждённо оглядывался и заметил, как девушка, одиноко сидящая сзади, накинула на голову капюшон и, осторожно спускаясь в темноте, стала пробираться к выходу.
Он — за ней…
***
Впервые за долгие годы он коротал ночь и встречал рассвет не один.
А утром, заправив в каретку печатной машинки лист белоснежной писчей бумаги, уже отстукивал текст… Ещё через час она сварила кофе, они вместе пили его с горячими маковыми булочками и он читал ей свежие гранки своего нового рассказа.
Все детали его трансформера нашлись и встали на свои места.
И, самое главное, — встал на место кубик-сердца.
