Владимир Тиссен. Брат

                                                 Ночной гость

Анна проснулась от стука в дверь. Осенний ливень барабанил в стекло и сначала ей показалось, что этот стук –  всего лишь отголосок дождя, но в дверь снова постучали. Включив свет, взглянула на часы, будильник показывал три четверти второго.

За всё время, которое она снимала эту крохотную комнату, в дверь стучали только два человека: хозяйка пансиона мадам Вилар и месье Лёпэр, коллега по работе; но они приходили днем. Ночью стучали впервые.

 –  Кто там? – с тревогой в голосе, по– французски спросила Анна.

 –  Это я, Анечка, –  ответил чуть слышно мужской баритон за дверью.

Этот голос она могла бы узнать из тысячи, из миллиона голосов. Она говорила с ним каждый день, рассказывала о наболевшем, советовалась и всегда слышала в ответ этот отсекающий все сомнения и придающий уверенность голос. Его приятный тембр, сдержанные манеры действовали успокаивающе. Он помогал ей жить на протяжении последних невыносимо тяжёлых лет. Это был голос человека, роднее которого не было на всем белом свете. И именно этот человек стоял сейчас за дверью.

 –  Володя, –  она вскочила с кровати, стала поспешно надевать платье, –  сейчас, сейчас, уже бегу. –  Посмотрелась в круглое зеркальце, висевшее на стене, поправила волосы. –  Боже, какая радость, –  улыбка не сходила с её губ. Осмотрела комнату, заправила на скорую руку кровать. – Уже открываю, –  и надев туфли, сделав последний штрих в женском туалете, открыла дверь.

На пороге стоял офицер, через погоны шинели был продет башлык, в руках он держал маленький букетик фиалок. Анна сразу же кинулась ему на шею.

 –  Ну подожди, сестрёнка, –  сказал он с улыбкой, –  дай хоть войду. Шинель вся мокрая, платье промочишь.

Но она его не слышала, повисла на шее и плакала от счастья. С момента их последней встречи шёл уже четвёртый год. Было это в августе 17– го, он приезжал из Петрограда после окончания военной академии. С тех пор поменялось всё: нравы, ценности, люди, страна, неизменной осталась только вера в эту встречу.

Через некоторое время она сама затащила его в комнату, стала поспешно расстёгивать шинель. Он с улыбкой потянул ей принесённый букетик.

 –  Спасибо, мои любимые, –  Анна поднесла букетик к губам, –  я сейчас принесу вазу и поставлю воду. Мы будем пить чай.

Владимир взглядом окинул комнату: кровать с ночным столиком, стол да два стула. Голая лампочка одиноко украшала высокий потолок, а большое двустворчатое окно до половины было закрыто занавесками.

 –  Не надо чаю, –  устало ответил гость, –  я ненадолго, у меня всего лишь час.

 –  Как час? Нет, я тебя никуда не отпущу, мы сейчас же будем пить чай. Садись и жди меня, здесь я командир. – И с улыбкой добавила: Боже, Володя, как я рада тебя видеть.

Она прибежала через минуту, держа в одной руке небольшую вазочку с фиалками, а в другой –  банку с вареньем.

 –  Представляешь, –  сказала она с восторгом, –  я в Ницце уже пять месяцев и только на прошлой неделе встретила Анну Ивановну Виноградову с супругом Владимиром Андреевичем. Они уже год как здесь. Была у них в гостях. Анна Ивановна по– прежнему варит варенье, говорит, что местный джем напоминает ей холодец с сахаром. Она подарила мне вот эту баночку клубничного варенья. – Эмоции переполняли её, она вела себя как ребёнок, но ничего не могла с собой поделать. –  А теперь встань со стула и сядь на кровать, там удобнее. Я хочу, чтобы ты сидел на моей кровати, а я пока накрою на стол.

 –  Анечка, я не голоден, –  он пересел на кровать, –  не надо ничего. Посиди со мной.

 –  Ну что ты такой грустный Володя, ведь такая радость, –  она села рядом с ним, обняла его руку и положила голову ему на плечо. – Боже, ты такой холодный, давай, я тебя укрою. Мне так хочется тебя согреть. – Она ещё крепче обняла его руку.

 –  Я не замёрз, –  он положил свою ладонь на её, –  когда ты рядом, мне всегда тепло. Просто посиди со мной. Расскажи, как мама и как наш Киев?

 –  Киев опустел, предприятия не работают, некому работать, все воюют. Мы с мамой ещё год назад решили уехать, но ты же её знаешь. Однажды она побывала в Баден– Бадене и сказала, что лучше нашей деревни ничего нет. Всё же много говорили о возможности уехать, решали куда, но только после последнего прихода большевиков решили, что больше ждать нечего. Нашу квартиру уплотнили, так они сейчас называют это хамское заселение.

Спасибо, хоть дали возможность выбрать комнату. Мы переселились в залу. Сначала к нам заехала семья красного командира. Его мы не видели, но зато хорошо познакомились с его женой Надей и тремя их сыновьями. У нас сразу стали пропадать вещи, хорошие вещи. Мама попросила Игната врезать замок. Ну ты помнишь нашего Игната? Он всё так же скрипит, ворчит, но двор метёт и замок нам врезал.

Через месяц заселился второй жилец, чекист Заковский. Невысокий, коренастый, с маленькими хитрыми глазками, говорил отрывисто, брызгая слюной. Неприятная личность. Одевался во всё кожаное, как шофёр, мама назвала его «человек– конь». Такое впечатление, что он никогда не раздевался и не разувался, а на каблуках его сапог были набиты конские подковы. Мы каждый раз слышали, когда он приходил и уходил. Мама говорила: «О, человек– конь пришёл». – Анна как– то загадочно улыбнулась, –  Первые дни он вёл себя крайне вежливо. Увидев меня на кухне сразу заговорил, как будто мы были знакомы тысячу лет. Предложил устроить меня на место секретарши в Губчека. Я ему не отвечала, и это начало его раздражать. К тому же своими подковами он исцарапал весь паркет.

Мама сделала ему замечание, на что он заявил, что является таким же полноправным хозяином жилплощади, как и мы, и может посодействовать в переселении нас в дворницкую. Где– то через неделю он пришёл домой поздно вечером, сильно пьяный. Сначала кричал на кухне «Интернационал» и ещё какие– то пролетарские песни. Потом пошёл по квартире, остановился у нашей двери. Мы молчали. В полголоса произнес: «Девка, а девка, выходи погутарим», –  достал свой пистолет и начал стучать рукоятью в дверь. Да так громко. Кричал, что если мы не откроем, то он нас всех перестреляет. Было очень страшно. Я думала, сердце выскочит. Мама спрятала меня в шкаф и открыла. Он зашёл с пистолетом в руке, стал им размахивать, спрашивал, где я. Мама ответила, что я сегодня ночую у родственников. К счастью, продолжения не последовало. Этой ночью мы окончательно решили, что нужно уезжать. Утром, дождавшись, когда опричник ушёл на службу, я собралась и переехала к тёте Маше.

Мама приходила каждый день. Выглядела она устало, было видно, что ей непросто живётся в нашей квартире. Мы обсуждали возможности отъезда, но их попросту не было. Красные никого не выпускали из города. И только с приходом поляков, в мае, появилась надежда. Мама продала кое– какие драгоценности и купила два билета до Варшавы.

Жила я по– прежнему у тёти Маши, потому что Дмитрий Алексеевич заболел и требовался уход. Вечером, накануне отъезда, я пришла домой. За три месяца моего отсутствия все краски, все запахи нашей квартиры поменялись, она мне показалась какой– то чужой. Новых жильцов в ней уже не было. Зайдя в залу, я поняла, что мама никуда не поедет. Возле моей кровати стоял один чемодан, а все её вещи, фотографии, любимая вышивка –  всё это покоилось на своих местах.

Мы проболтали с ней всю ночь. Говорили о папе, о тебе, вспоминали наше имение. Я поняла, что уговаривать её бессмысленно, да и не пыталась. Утром Игнат погрузил мой чемодан на тележку, и мы пошли на вокзал. Мама осталась дома. Уходя, я обернулась и увидела её в окне. Я что– то крикнула напоследок, помахала рукой, она стояла, укутанная пуховым платком, без движения. И только тут я увидела, как постарела наша мамочка за этот последний год.

Анна замолчала, слёзы капали брату на погон.

 –  Ой, я совсем забыла. Я же поставила воду на горелку, –  она вскочила и убежала в столовую.

Вернувшись с круглым подносом в руках, на котором стояли две фарфоровые чашки и накрытый полотенцем чайничек, она с улыбкой произнесла: «А как тебе моя идея с фотокарточкой?».

 –  Ты умница, –  ответил брат, –  помнишь, как в детстве мы играли в прятки. Я никогда тебя не мог найти, а потом ты появлялась как из– под земли. И здесь я знал, что ты обязательно найдешь возможность сообщить о себе.

 –  Ну так вот, –  она поставила поднос на стол, –  ещё год назад, когда уезжал папин друг Демидов Павел Александрович, он заходил к нам, принёс немного денег и оставил свой будущий адрес в Ницце. Да и к тому же хорошее знание французского не задержало меня в Варшаве, я сразу взяла билет до Ниццы.

У Демидовых я прожила два дня, приняли меня радушно. Павел Александрович через православный приход нашёл мне вот эту комнату и помог с работой, я теперь секретарь в одной адвокатской конторе. Свою первую самостоятельную прогулку по Ницце я решила увековечить. Зашла в ателье «Родной угол» и сделала две фотографические карточки. Одну карточку я с первым письмом отправила маме, –  Анна тяжело вздохнула, –  но до сих пор нет никакого ответа. Говорят, там опять красные. – Она села и стала разливать чай. – На обратной стороне второй карточки я написала свой новый адрес и попросила Павла Александровича найти возможность отправить её тебе, но он сказал, что таких возможностей у него нет. И тут, гуляя по Английской набережной, я увидела трех наших офицеров. Они шли мне навстречу. Ты же знаешь, какая я трусиха, чтоб подойти вот так и заговорить, но другого случая могло и не представиться.

Набравшись смелости, я спросила господ офицеров, не знают ли они тебя. Один молодой офицер, по– моему, поручик, сказал, что знает тебя, что лежал недавно с тобой в госпитале, что ты уже поправился и сейчас должен быть в Крыму и что они тоже туда сегодня направляются. Я попросила его передать тебе свою фотокарточку. Он любезно согласился, правда попросил ещё одну, для себя, но это, наверное, была шутка.

 –  Если бы не эта фотокарточка, я бы и не знал, что ты в Ницце. Недавно писал тебе письмо и поставил её перед собой. Один сослуживец увидел твой портрет и посчитал, что ты моя девушка, –  произнёс он с улыбкой, –  сделал комплимент, сказав, что у меня очень красивая невеста.

 –  А помнишь, как в детстве ты спросил маму, –  «Можно ли жениться на сестре?». Она стала тебе объяснять, что это не принято.

 –  А я сказал, что всё равно женюсь и буду защищать тебя всю свою жизнь, –  они рассмеялись.

 –  Кстати, у меня появился поклонник. Молодой человек, он тоже служит в нашей конторе, месье Лёпер. Хочет открыть цветочный магазин и продавать цветы из Сан– Ремо. Он хороший, но моё сердце молчит. К тому же я не могу себя представить женой лавочника.

 –  Может быть, это и не плохо: быть женой лавочника; по крайней мере, будет хоть какое– то постоянство.

 –  Закончится война, –  сказала она мечтательно, –  и мы вернёмся в Киев. Ты найдёшь себе невесту, а я жениха, и мы будем венчаться в один день в Софийском соборе.

 –  Ты думаешь, мы вернёмся?

 –  Обязательно вернёмся. Что это за мысли, – возмутилась Анна. –  Я даже не прошу хозяйку поставить мне шкаф. Все вещи храню в чемодане, под кроватью. Это практично. И как только появится возможность вернуться, я в тот же день уеду.

 –  Конечно, –  он опустил глаза и как– то с грустью произнёс, –  ну, мне пора.

 –  Как пора? А чай?

 –  Анечка, мне на самом деле пора, –  он стал одеваться, –  меня ждут.

 –  Погоди, но ты же мне ничего не рассказал о себе, – она всячески старалась задержать его, –  Почему ты здесь? Куда отбываешь? Ты сказал, что написал мне письмо. Где оно?

 –  Ты его обязательно получишь, дай мне только добраться до места. Как увидишь маму, поцелуй её от меня и скажи, что я её очень сильно люблю, –  он обнял сестру и поцеловал. –  Я вас обоих очень сильно люблю.

След ночного дождя растаял в ярком утреннем солнце. Тоненький лучик, пробравшись сквозь ветви деревьев, упал на подушку, заставив Анну открыть глаза. Часы показывали начало десятого, но вставать не хотелось. Приятные воспоминания ночного визита манили вернуться к ним, всплывали обрывки эпизодов, фраз, не покидало свежее чувство радости. К тому же в контору, на службу, нужно было прийти только к двум часам.

На столе уже стоял стакан молока, его приносила каждое утро мадам Вилар. Если Анна ещё спала, то хозяйка делала это бесшумно, одновременно забирая со стола чашку, оставшуюся после вечернего чая. Поэтому отсутствие подноса, раскрывшего секрет ночного гостя, Анну нисколько не удивило. Объяснения по этому поводу у неё никто не потребовал, Французы всегда славилась своими свободными нравами, и Анна не посчитала нужным вдаваться в подробности.

Через два дня, 30 октября, на юбилейном вечере бракосочетания Виноградовых, она рассказала о визите брата. Все радовались вместе с ней, поднимали один тост за другим, за победу русского оружия, за барона Врангеля и за скорейшее возвращение на родину.

Доктор Казанцев

В конце ноября пришла весть, что русская армия покинула Крым. С одной стороны, это вызывало досаду и обрывало пути к возвращению, а с другой –  Анну радовало то, что война, хоть и на время, закончилась и что брат может скоро приехать. Она каждый вечер быстрым шагом возвращалась домой в надежде увидеть его и первым делом проверяла почтовый ящик, но долгожданного письма всё не было.

Рождество Анна встретила у Демидовых, и эта Ницца без снега, без мороза, без катков никак не вызывала у неё праздничного настроения. А ёлка, стоявшая возле дома и украшенная промокшими бумажными гирляндами, напоминала ей саму себя. И где же тот дед Мороз, который придёт, ударит оземь ледяным посохом, оденет её в рождественскую шубу и закружит в волшебном вихре положительных эмоций и будущих туманных надежд.

Дни сменялись неделями, недели месяцами, и вот в один из мартовских вечеров по возвращении домой её встретила хозяйка пансиона и сообщила, что в комнате её ждёт посетитель и что сидит он там уже часа два. Анна, сорвав с шеи шаль, влетела в свою комнату. Мужчина, сидевший на стуле, сразу же поднялся. Несколько секунд замешательства не давали им обоим собраться с мыслями. Первым решился заговорить гость.

 –  Мадмуазель Анна, меня зовут Казанцев Сергей Порфирьевич, я имел честь познакомиться с вашим братом, с Владимиром Степановичем, в Крыму.

Она внимательно рассматривала его. Высокий, худощавый, интеллигентной внешности, от роду лет тридцати, с правильными чертами лица. Красивый лоб с небольшими залысинами, тонкий нос в золотом пенсне. Плащ тщательно выглажен и расстёгнут, под ним аккуратный костюм. По первой же фразе Анна поняла, что этот человек не военный, но манеры говорили о том, что лишних движений он делать не привык.

 –  Я доктор, старший врач 1– го Дроздовского полка. К сожалению, я принёс вам печальную весть, ваш брат…

Этих последних слов Анна уже не слышала. В голове у неё зашумело, она схватилась руками за грудь и стала медленно оседать на пол. Казанцев подхватил её в самый последний момент. Это был обморок. Он донёс её до кровати и бережно опустив на неё.

Открыв окно и впустив свежий воздух, огляделся, осторожно взял стул и сел возле кровати. Он знал, что обморочное состояние не должно продлиться долго, и уже через минуту Анна начала приходить в себя. Она открыла испуганно глаза, не осознавая действительности. Взглянув на Казанцева, произнесла дрожащим голосом:

 –  Я что, потеряла сознание?

 –  Лежите, вам нужно ещё хотя бы пару минут покоя.

К ней опять вернулась последняя фраза, сказанная гостем. В висках застучало. Она начала подниматься.

 –  Не трогайте меня, –  сказала она отрывисто, –  я не могу сейчас лежать, –  Анна села на кровать. – Зачем вы пришли, –  в глазах её было отчаяние, –  я вам не верю. Слышите, не верю! И что я теперь должна сказать маме? Вы же доктор? Вы мне сделали очень больно. Как мне теперь с этим жить?

 –  Да, я доктор, –  сказал он спокойно, –  и мне очень часто приходится делать больно моим пациентам, чтобы впоследствии они могли жить, но к сегодняшнему визиту моя врачебная практика не имеет никакого отношения. Я всего лишь выполняю последнюю волю вашего брата.

Анна опустила глаза, а когда она их подняла, это уже были другие глаза, полные слёз и сожаления.

 –  Извините меня, –  она взяла его руки в свои ладони, –  я была не права и не должна была вам всего этого говорить. Простите великодушно. Мне сейчас очень тяжело, но вы должны мне рассказать, как он погиб.

 –  Может быть, воды? – Она отрицательно махнула головой. – В конце октября мы с корниловцами стояли на Юшунских позициях, защищая ворота в Крым. Красные собрали силы, намного превосходящие наши. Бои шли тяжёлые.

Наш полевой лазарет расположился в одном из дворянских особняков, раненые лежали в комнатах на соломе. Владимира Степановича в очень тяжёлом состоянии привёз генерал– майор Туркул. Я сделал всё, что смог, но ранение было не совместимое с жизнью, были повреждены многие внутренние органы. К счастью, у меня было немного морфия, чтобы облегчить ему боли. После операции мы с ним несколько раз беседовали, он был в полном сознании. В два часа ночи я делал обход. Владимир Степанович спал и улыбался. Представляете, улыбался.

Я ещё подумал: надо же, такие страшные боли, вокруг кошмар, а он спит и снится ему что– то хорошее. Я тоже ушёл спать. В пять утра меня разбудила дежурная сестра, привезли новых раненых и сообщила, что ночью ваш брат скончался.

Он замолчал, ком в горле не давал ему говорить. Всё– таки насколько бесчеловечна война, она обесценивает человеческую жизнь, притупляет мораль, чувства. Скольких он видел стонущих от боли, скольких похоронил, сколько провёл операций, ампутаций, и это не вызывало у него сентиментальных чувств. А здесь одно лишь воспоминание, и ком подступил к горлу. Казанцев откашлялся.

 –  Простите, –  сказал он тихо, –  вы можете им гордиться он был очень сильным человеком. Во время одной беседы он сообщил мне, что в кармане его гимнастёрки осталась ваша фотокарточка с обратным адресом и письмо. И если с ним что– то случится, просил передать его вам.

Казанцев достал письмо с фотокарточкой и орден Святой Анны. Всё это бережно передал в руки Анне. На письме были капельки крови, отголосок смерти. Она положила орден и фотокарточку на кровать, а письмо взяла в сои ладони, поднесла к губам и стала вдыхать в него жизнь, свою жизнь. Сколько ждала она этого письма, а теперь ей было страшно его открывать.

 –  Это орден Святой Анны, –  посмотрев на орден, произнёс Казанцев, –  он им особенно дорожил. Сказал: «Доктор, я и в этот раз обязательно выкарабкаюсь, потому что возле сердца ношу Святую Анну, сестра у меня Анна, она святая, она всегда со мной». Я уже снял этот орден перед погребением, без его разрешения, но думаю Владимир Степанович был бы не против. Пусть он останется у вас на память. Мы похоронили его 28 октября, недалеко от лазарета, в лесу. Место я приказал разровнять. Никакого холмика, никакой таблички, в целях безопасности, но это место я помню хорошо и могу указать.

Она посмотрела на него радостными, почти безумными глазами.

 –  Как вы сказали? 28 октября? Этого не может быть. Этого не могло быть. – Она встала и начала ходить по комнате. – 30 октября я была на юбилее у Виноградовых, а за два дня до этого, в ночь на 28– е, он приходил ко мне. Он был здесь. Вы понимаете, этого не могло быть. Мы пили с ним чай, он принёс мне фиалки.

 –  Вы меня простите, бога ради, но я, пожалуй, пойду. Вам лучше сейчас побыть одной. Я пробуду в городе ещё три дня, остановился здесь неподалёку. Вы не будете возражать, если я завтра к вам загляну?

 –  Да, конечно, –  её отрешённый взгляд говорил о тот, что мысли были где– то далеко, –  конечно, заходите. Я буду очень рада, –  сказала Анна, и он ушёл.

И тут Анна стала сумбурно вспоминать тот ночной визит, стараясь найти ещё хоть какие– то доказательства. В том, что он был здесь, она не сомневалась, помнила каждую морщинку на лбу, ямочки на щеках, его руки и даже запах его гимнастёрки. «А утром? Что было утром? Подноса с чаем уже не было. И мадам Вилар тоже ничего не спросила. Стоп. Фиалки. Фиалок тоже не было на столе, а хозяйка пансиона если и забрала посуду, то фиалки бы не тронула, а их не было. Это был только сон?»

  –  Значит, когда он спал и улыбался за тысячи вёрст отсюда, мы говорили с ним здесь во сне? –  Слёзы маленькими бусинками начали скатываться по щекам. Она открыла письмо. –  Моя милая Анечка. –  Строки зазвучали голосом брата. –  Если ты читаешь это письмо, значит, меня уже нет в живых. –  Капельки скатывались на бумагу. –  Ты была моим ангелом хранителем, теперь я буду твоим. –  Мокрые пятна размывали буквы. –  Живи долго и счастливо, ради нас двоих. А я буду… –  Слёзы не дали дочитать до конца, Анна закрыла глаза.

Coda

Полковник Дрон Владимир Степанович, командир 3– го Дроздовского полка, был смертельно ранен в бою и скончался 28 октября 1920 года, ему ещё не было и 30 лет. Место захоронения не известно. Приказом Главнокомандующего в октябре 1921 года он был награждён орденом «Святителя Николая Чудотворца» посмертно.

Дрон Анна Степановна через год после описанных событий вышла замуж за Казанцева Сергея Порфирьевича, старшего врача 1– го Дроздовского полка, и переехала по месту службы мужа в Болгарию. Впоследствии чета Казанцевых обосновалась в Софии.

Два года назад я отдыхал в Болгарии и решил посетить столицу, познакомиться с её достопримечательностями. Гуляя по вечернему городу, я наткнулся на знаменитый бар «Road 66» и решил зайти. Через какое– то время ко мне подсел молодой человек.

Мы разговорились, как это обычно бывает в барах, он сразу понял, что я русский, и сказал: «Во мне тоже течёт русская кровь. Мои прадедушка и прабабушка родом из России. А брат моей прабабушки воевал и героически погиб в 1920 году в Крыму». И рассказал мне историю, которую я впоследствии переложил на бумагу.

В завершение мой собеседник добавил: «Эта история –  самая главная реликвия нашей семьи. Мне её рассказывали неоднократно и бабушка, и дедушка, и отец, и я буду рассказывать её своим детям и внукам. Потому что человек живёт ровно столько, сколько о нём помнят».

                                                                                                                                 Ноябрь 2018