Поль Сезанн. Портрет старухи
— Она жевала лепёшку. Лепёшка была большая и золотистая, точно солнце, висевшее над её головой. Как ей это удавалось, жевать то есть? Зубов то у неё вовсе не было. Мяла дёснами? Нет, наверное, какие-то зубы оставались. Факт – она жевала. Лепёшка елозила по её выдающемуся подбородку, настолько выдающемуся, что если б не придерживала лепёшку рукой, то и тогда еда не свалились бы наземь.
— На колени. Ведь старуха сидела.
— Не важно. Глаза стальные, свинцовые или ещё какие – тоже не важно.
— Бесцветные, Толян – бесцветные. У людей живущих неизвестно зачем такие глаза бывают. Будто их ластиком протёрли. У нашего соседа такие. Ему всё по… Лежит себе на диване перед ящиком, папироску за папироской садит. Тётя Клава, жена его, предлагает ему то да сё, а он, знай себе, в ящик пялится. Если выключить телевизор – и тогда в тот угол продолжит глядеть.
— Больно ты понимаешь в глазах, — с недоверием возражал востроносый паренёк лет шестнадцати.
Его приятель, круглолицый с оттопыренными ушами, пухлыми губами и большими серыми глазами, настаивал:
— У старухи жизнь не задалась, и ей глаза словно ластиком протёрли.
— Гришунь, ну ты и выдал — ластиком…
— А что, неплохо. Факт — неплохо. Образно, как ты любишь говорить.
— Она что ж, совсем без интереса в любом смысле…
— Факт. Нет, какой — то интерес имелся. Как же вовсе без интереса… Сама из себя не уродина какая-нибудь, когда молодая была. Всё на месте, всё путём. Да только интерес у неё пустой оказался. Ну-у, бабий что ли– пустозвонный. Какой у глупых бывает, нежизненных. Моя бабуля про подобных говаривала: «Глазами по верхам шнырять – ногами ссадины получать». Такие мнят о себе ого чего! Вскоре и он тю-тю, интерес этот — испарился. Постарела. С лица дамочка спала, только тогда поняла, что жизнь её того… Сикось-накось шла. Слыхал, выражение: «Коль умишко чужими шкварками завалено, своим нет места»?
— Шкварки причём?
— Просто у некоторых всё сквозь пальцев… Втюрилась не в кого нужно, — пояснил Гриша.
— Допустим. Но не по правде вырисовывается картинка. Не могла старуха в молодости ни о чём серьёзном не думать. Не на облаке ведь жила. Революция, голод, война, перестройка, снова революция…
— Верти-хвос-тка, — настаивал круглолицый парень.
— Цели не формат?
Гришуня лениво пожал плечами. Ему, вдруг, расхотелось продолжать игру. Его взору река раскатала шелковистую гладь, дышала спокойствием. По краю берега шла девушка. Босыми ногами ступала по мокрой гальке с песком. Набегавшие волны слизывали оставленные ею следы. Бёдра девушки мерно покачивались под коротким белым платьем и слегка волновали юношу. Солнце щедро клало лучи на его круглую голову, костлявые обнаженные плечи, живот… Взглядом он проследовал за девушкой. Вдруг, одна мысль негаданно саднила его сердце: «Девчонка идёт. Незнакомая. Разве мне есть до неё дело? А не далее как вчера, вот так же, по берегу шла Даша. Шла и не обращала на меня внимания».
Тем днём Даша, вовсе не замечала парня. Шла, будто не видя, как он пританцовывал рядом по сухой части берега, боясь замочить новенькие сандалии.
— Верхоглядка…
— Что?
— Ладно, не в тему. А та, о ком говорим, такая же – верхоглядка.
— Как кто?
— Да так… Прикинь, на кой той бабе тереться возле … целую вечность. Небось, про запас его держала, а сама хвост перед кем попало задирала.
Гриша вспомнил, как Даша возле отличника Максима тёрлась на школьной вечеринке, подумал: «Врезать бы ему хорошенько».
— Нет, Гришунь, в том то и дело, что наша старуха в девушках страдала романтизмом. Время меж тем: «тик-так, тик-так», а красота — п-ш-ш, и нет её, надежды — в труху. Просчиталась дамочка, короче. Догнать не смогла простую мысль: «Реальность не мать родна и не тётка, гладить по голове не будет». Слегка того… — Толян повертел пальцем возле виска,- она себя только для одного него берегла, словно дорогущую тачку. Думала: «Пока мужик веселится – я погожу в расход идти. Перебесится — поймёт, что лучше меня никого не сыскать. Затоскует, откроет гараж, а там я – прехорошенькая тачка». Да невдомёк — машина та – бац – уже в ржавчине! Мораль: не упускай момента.
— Философ, не иначе,- не то одобрительно, не то с иронией произнёс Гриша.
В ответ Толя самодовольно подмигнул лежавшему рядом с ним приятелю и заметил:
— Яблоко доедай.
— Мужику голову морочила, — зло процедил Гриша, — мужик не будь простаком – понял, что к чему, да и свалил с глаз долой. Только его и видали. А она, как говорится, с носом осталась, не хуже той стрекозы. Ну, из басни Крылова, ты помнишь: «лето красное пропела, оглянуться не успела, как зима катит в глаза»… Красота у неё скукожилась. Даром никто на такую развалину не позарится. Даже те, кто раньше за ней волочился. Как тебе такой поворот?
Юноша горько ухмыльнулся и продолжил,:
— От излишней разборчивости, а может от долгого ожидания принца подурнела. Факт, подурнела.
— Ничего история получается у нас, — усмехнулся Толян, — поучительная.
— Ого. Нос у бабы как-то на бок свернулся, глаза жиром заплыли…
— Да она же худа, точно вобла. И пахнет воблой.
— От чего воблой?
— У моря живёт, вот и пропахла рыбой.
— Ну, если только возле моря…
— Прикинь, она предположим смолоду к искусству тянулась, ну и к музыке, конечно. У самой никаких талантов… Медведь на ухо наступил. Вот в музыканта и втюрилась. А тому пню плевать… Согласен со мною? Ведь такое возможно.
На это Гриша озлобленно выпалил:
— Долго мечтала, вот и высохла, или нет – растолстела. Стала как мешок набитый салом. Хотя,- парень немного подумал,- будь, по-твоему: усохла в щепу. Дух от неё пошёл — душу воротит. Костылями в песок упёрлась да в море вылупилась, будто к ней корабль под алыми парусами, наконец, приплывёт.
Сказав так, юноша поднял плоскую гальку, прицелился, закинул в реку. Отсчитав шесть расходящихся вширь кругов, галька пошла ко дну.
.
Пожалуйста, подождите
9 Муз 