Пройдёт и этот день. И будет всё, как прежде.
В потенции дождей растает мой зигзаг.
Любви и красоте, как вере и надежде,
распахнута душа. Не хочет замерзать.
Как будто так легко — начать Ничто с начала,
остаться до конца, не отдавать концы…
Мелькают огоньки пасхальными свечами,
и покидают мир глупцы и мудрецы.
Проходят, как Никто, как тени в чёрно-белом,
и в памяти чужой растают без следа.
…Я – зёрнышко твоё! Оно пустило стрелы
и прёт сквозь черноту, где солнце и вода.
Храни, Господь, всё то, что капает и дышит.
Оно ещё дойдёт и ступит важный шаг.
В потенции дождей живёшь и ты, Всевышний.
И тем жива ещё и будет жить душа.
***
Куда б уехать, чтобы там найти
в неясности мелькающие лица;
туда, где память пыльная струится
и всё ещё потом… Всё впереди…
Там детскости незримая печать
лежит на всём, что кажется весомым,
и временем своим, густым и сонным,
я укрываюсь с барского плеча…
Куда б уехать, чтобы встретить там
всю тишину моих разбитых улиц,
и чтоб не я одна, а все вернулись,
расположившись по своим местам…
Так есть ли в этой прихоти резон,
что так неистерпимо ненароком
безумно тянет, с наболевшим сроком
уехать в память, как в полночный сон?
Увы, ничто не двинет время вспять.
И задний ход для времени немыслим:
оно – не грузовик. Оно – лишь мысли,
которых не угнать, не обменять…
Хоть пятым чувством измеренья множь,
не умирай, как все другие люди, —
на времени спасительная ложь,
не никотином, только солью будет.
Я отключаю свой компьютер-мозг.
«Не сохранять!» командую упрямо…
Но снятся ночью родина и мама.
И тонкий запах праздничных мимоз.
***
Лишь пара улиц с парой переходов
и запах липы, и её размах
мой город отличают год от года
от вотчин, обезличенных весьма,
от прочих городов, селений стольных
и маленьких казачьих хуторков…
Здесь – родина. И потому мне больно.
Так будет до скончания веков.
Здесь помнишь каждый камень. Среди ночи
прокрадываясь в мутной глуби сна,
спроси меня: — Чего ты, старче, хочешь?
Хочу – домой! Ждёт — Родина. Она.
По родине тоска, бишь ностальгия,
живёт во всех! И с тонкостью, и без.
Не знаю, понимают ли другие,
я – понимаю польский полонез.
Я понимаю эти птичьи стаи,
бросающие тёплые юга…
Из родины растут и вырастают.
И родина мне этим дорога.
Жизнь так порой закрутит, и уносит
в края другие, в землю чужины…
И всё-таки, когда на сердце осень,
сюда, домой, мы приезжать должны.
Лишь пара улиц, ряд домов печальных
и памяти нервущаяся нить…
На родину вернусь из странствий дальних,
чтоб здесь себя суметь похоронить.
Реальный, материальный мир есть продукт идей. Одни писатели считают, что идеальные мысли рождают идеальные тексты.И к таким писателям я бы отнёс Ирину Гирлянову.
А другие писатели этого не верят в то,что идеальное может рождать идеальное. Ну а я, как философ, считаю себя вправе, вслед за Платоном следовать идее об идеях, которые первичны по своей сути. Но в чем они первичны ? В способе объяснения, а не в предположении, что действительно идея может буквально рождать несовершенные, эмпирические предметы. Я этого не утверждал. И Платон этого не утверждал. И читая прекрасные строки Гирляновой, тоже видишь это ясно.