Людмила Троицкая. Пушкин и гречанка Калипсо

К 215 летию со дня рождения А.С. Пушкина

           ИЗ ПОВЕСТИ «В ГЛУШИ МОЛДАВИИ ПЕЧАЛЬНОЙ»

Среди многочисленных беженцев от жестоких турецких расправ в Кишиневе оказалась вдова грека Полихрони с дочерью Калипсо, названной в честь нимфы, у которой по легенде семь лет жил в плену Одиссей. Как рассказывалось в поэме Гомера, Калипсо владела прекрасным островом в Ионическом море и жила в тенистом гроте, увитом виноградными лозами, с которых свисали гроздья ягод. Она полюбила Одиссея, которого волны выбросили с разбитого корабля на ее остров. Чтобы удержать героя, она обещала вымолить у богов для него бессмертие. Но все больше тосковал Одиссей, просиживая долгие часы на скале у моря, вспоминая родную Итаку и свою жену Пенелопу.

Сжалилась над ним богиня Афина и попросила у Зевса разрешения для Одиссея возвратиться на родину. Опечалилась нимфа, но должна была подчиниться воле богов. Призвала Калипсо Одиссея и велела ему построить плот из самых больших бревен. Но не поверил нимфе Одиссей, решив, что она задумала погубить его. С грустью поклялась ему нимфа водами священной реки Стикс, что вынуждена подчиниться воле богов и что сама Афина-Паллада покровительствует многоумному Одиссею. Так и осталась в одиночестве нимфа Калипсо на своем острове.

У гречанки Калипсо в Кишиневе не было не только богатого дома, но даже просторной квартиры. Хотя ее отец был правителем патриаршей канцелярии в Константинополе, но его овдовевшая жена и дочь бежали от янычар через Болгарию и Валахию, растеряв остатки ценностей. Их приютила в своем доме семья Мило, отдав две небольшие комнатки. Но их бедное жилище охотно посещали как просвещенные молдаване, так и молодые русские офицеры. Здесь была веселая непринужденная атмосфера, и потому Пушкин любил бывать в этом доме, шутить и болтать с Калипсо, слушать исполнение ею сладострастных песен под игру на гитаре. Худощавая и подвижная, Калипсо была небольшого роста с длинными густыми волосами. Ее смуглому лицу придавали оригинальность огненные глаза, которые по турецкому обычаю она подводила сурьмою. Но большой длинный нос словно разделял ее лицо надвое и делал ее некрасивой, хотя Пушкин не придавал этому значения: для него важнее была ее оригинальность.

У нее были способности к изучению языков. Кроме греческого и турецкого, она хорошо знала французский, а в Кишиневе, общаясь с молдаванами и русскими, обучалась еще двум языкам. Сколько ей было лет, из ее окружения никто не знал. Как и многие женщины, она не любила говорить о своем возрасте. Может быть, потому что выглядела старше своих лет. Когда вечером в семейство Полихрони заглянул Пушкин, ему искренне обрадовались. Калипсо поцеловала его, хотя в комнате уже были гости – братья-молдаване Георгий и Константин Ралли, которые крепко пожали руку Пушкину. Все они знали о его дуэли с полковником Старовым и были рады ее благополучному окончанию.Минувшим летом поэт часто навещал большую семью и гостил в их имении Долна.

– Что-то вы стали редко посещать нашу семью, – сказал Георгий Пушкину, а сестрицы Катерина и Мариола часто о вас вспоминают.

– Неужели? Я слышал, что барон Метлеркампф обивает пороги вашего дома, а я не люблю общаться с ним, – ответил Пушкин.

– Да, это так, он зачастил к нам, хотя отцу это не нравится. Что поделаешь, когда в доме невеста, приходится принимать ее поклонников. И все-таки не забывайте о наших музыкальных вечерах по субботам, – напомнил Георгий.

– Непременно навещу ваш гостеприимный дом, – заверил поэт.

– Пушкин, – вмешалась в их разговор Калипсо, – я выучила вашу молдавскую песню «Черная шаль», слушайте, но не надо смеяться, ошибки много… Она взяла гитару и после нескольких аккордов запела: Гляжу как безумный на черную шаль, И хладную душу терзает печаль, Когда легковерен и молод я был Младую гречанку я страстно любил…

Поэт был тронут. На эти стихи, напечатанные в журнале «Сын отечества», как написал ему брат Левушка, уже был сочинен романс известным композитором Верстовским, но протяжный и мелодичный напев юной гречанки растрогал сердце Пушкина, и он нежно прикоснулся к руке девушки, прошептав: «шарман», чудесно. Калипсо улыбнулась и продолжала петь: …В покой отдаленный вхожу я один… Неверную деву лобзал армянин… И в этом трагическом месте Пушкин вдруг засмеялся. Калипсо остановила пение, обидевшись:

– Пльохо пою, тебе смешно… – сказала она.

– Вовсе нет, очень хорошо. Продолжай петь, я потом объясню, почему я засмеялся. Когда прозвучали последние аккорды, Пушкин и братья Ралли сказали певице много восторженных слов. Но их речи были прерваны появлением новых гостей. Припорошенные снегом, вошли Владимир Горчаков и Николай Таушев.

– А, вот куда исчез бес арабский. Пушкин, а мы напрасно к тебе заходили, сказал Горчаков, приветствуя всех. Раскланялся и Таушев. Вышла из второй комнаты, служившей кухней, мать Калипсо, дочь перевела ее слова:

– Мама приготовила для гостей закуски и кофе, а семейству Ралли большое спасибо за гостинцы.

– Не стоит благодарности, наш батюшка желает всем здоровья, – ответил Константин, – вчера наш слуга из Долны привез целый воз провизии на праздник Крещения.

На столе появилась молдавская снедь: брынза, фасолица, каймак и плацинда. Из большой кофеварки Калипсо разливала кофе в маленькие чашечки. За едой и кофе она пристала к Пушкину, чтобы он признался, почему смеялся, когда она пела «Черную шаль».

– Что ж, сдаюсь на милость нимфы Калипсо и поведаю историю, которая, надеюсь, вас позабавит. И Пушкин начал свой рассказ.

– В числе чиновников Инзова служит надворный советник армянин Артемий Макарьевич Худобашев, который был одесским почтмейстером, но сбежал из Одессы из-за одной курьезной истории. Должно быть, вы, господа, встречали его в Кишиневе или знакомы с ним. Ему лет за пятьдесят, он маленького роста и будто переломленный набок, страстный охотник шуток и обожает французский язык, хотя его страшно калечит. Когда он жил в Одессе, он как-то проходил между театром и домом генерал-губернатора Ланжерона. Как на грех, на пути его появился старый козел и давай бодать рогами бедного Худобашева. Попытался почтмейстер схватить его за рога, но не тут-то было. Пришлось бедняге спасаться бегством, а треклятый козел давай его в зад пынять. А на балконе у Ланжерона за этой картиной наблюдало все его семейство, заливаясь смехом. Когда история эта облетела все гостиные Одессы, Артемий Макарьевич не смог вынести позора и попросил перевод в Кишинев. Хохотали и хозяева, и гости, но звонче всех сам рассказчик. Переливчатый азартный смех Пушкина был так же неподражаем, как и его речь, если предмет рассказа увлекал его.

– Но резонно спросить, – продолжил поэт, – какое отношение имеет Худобашев к песне «Черная шаль»? А вот какое: он почему-то вообразил, что в лице удачливого армянина-любовника я изобразил именно его. И начались у меня с ним шутки и потасовки из-за гречанки. Как только скроется наместник в своем кабинете, я и нападаю на Худобашева, тащу его к дивану и пытаюсь сесть на него верхом, приговаривая: «Не отбивай у меня гречанок!» Мне с ним весело, я отвожу душу, разговаривая с ним по-французски. Насмеявшись вдоволь, стали обсуждать европейские новости, в первую очередь, на Балканском полуострове, где уже несколько лет шла война за независимость Греции, которую развернули участники тайного общества «Гетерия», что означает в переводе с греческого: союз, созданный для ниспровержения турецкого господства.

– А знаете ли вы, господа, о нашем великом поэте Ригасе Фереосе, который был одним из основателей гетерии еще в конце ХVIII века? – спросила Калипсо.

– Да, в России его знали и сейчас помнят, я читал его «Военный гимн» еще в Петербурге, он был напечатан в журнале «Вестник Европы», – ответил Пушкин.

– И молдаване его тоже помнят, – добавил Константин Ралли. – Он сочинил греческую Марсельезу с революционным призывом: свобода, равенство, братство. Очень жаль, что и его, и первых основателей гетерии постигла такая трагическая участь.

– А что с ними случилось? – спросил Горчаков.

– Ригасу удалось отпечатать свои революционные стихи и прокламации в греческой типографии, которая находилась в Вене, – ответил Константин.

– Он и его соратники-гетеристы привезли этот секретный груз в порт Триест, чтобы переправить в Грецию. Но австрийская полиция следила за Ригасом, и гетеристы были арестованы и отправлены в Вену для допроса. Коварные австрияки выдали гетеристов белградскому паше, и Ригас Фереос был задушен в тюрьме.

– Но мне известна другая версия гибели Ригаса и гетеристов, ее рассказали моему покойному отцу свидетели этой жестокой расправы. Белградский паша приказал утопить гетеристов в Дунае, а тех, кто попытается выплыть – пристрелить. Перед казнью на берегу Дуная Ригас ударил стража ногами, а когда его схватили, он крикнул: «Я достаточно успел посеять, скоро для моего народа придет час жатвы». Он был задушен стражами, а его тело сброшено в воды Дуная. Именно так рассказывал о поэте Ригасе мой отец Байрону, который десять лет тому назад посещал наш дом в Константинополе. Калипсо заговорила с матерью на греческом, а потом сказала гостям:

– Я попросила матушку припомнить о том, что рассказывал английский поэт о своих путешествиях по восточным странам и Греции. Но это было давно, и она уже почти все забыла. А я помню только то, что Байрон был очень красив и прекрасно говорил на французском. Вращаясь среди греков, он уже неплохо знал наш родной язык, но некоторые места в книгах на греческом отец помогал ему переводить. Несмотря на молодость (ему было чуть больше двадцати лет), он начал писать поэму и сочинил много стихов. Но я прочла его произведения в переводах на французский, когда он уже уехал в Англию.

– Находясь в Крыму с семейством Раевских, я и мой друг Николай начали учить английский язык ради того, чтобы читать гениальные произведения Байрона, . – признался Пушкин.

–  В их семье жила гувернантка-англичанка, и старшие сестры хорошо знали этот нелегкий язык. Но в Кишиневе, не имея хорошего учителя, я прекратил эти занятия и довольствуюсь французскими переводами.

– Могу вам рассказать новые сведения о Байроне, которые мне сообщил наш поэт Стамати, – сказал Константин Ралли.

– Как известно, Байрон уже несколько лет живет в Италии и помогает карбонариям в их борьбе против австрийских властей. Сейчас он находится в Пизе и вместе с друзьями издает журнал «Либерал», в котором опубликованы новые главы его стихотворного романа «Дон Жуан».

– Отличные новости, – отозвался Пушкин, – завтра же загляну к Стамати. Он хочет перевести на молдавский моего «Пленника». Выпрошу у него этот журнал.

Мать Калипсо нашла карты и начала раскладывать пасьянс. Она это делала всегда, когда у них гости увлекались непонятными ей разговорами. Через год, переехав в Одессу, Пушкин вспоминал о гречанке Калипсо и расспрашивал о ней кишиневских друзей, посещавших его в одесской гостинице. Он был поражен, узнав, что мать и дочь Полихрони уехали из Кишинева в Болгарию и нашли убежище в одном из монастырей. Жизнь беженцев в Бессарабии оказалась очень трудной. Царское правительство не оказывало им материальной помощи. Оно настолько боялось свободомыслия и либеральных идей, что даже «Филантропическое общество», которое ранее было открыто в Одессе и оказывало беженцам благотворительную помощь, поспешило запретить и распустить.

Благодаря усилиям профессора Петербургского университета, поэта, издателя и критика Плетнева Петра Александровича в январе 1826 года был издан второй сборник стихотворений Пушкина, подготовленный к печати, когда поэт находился в ссылке в Михайловском. В него были включены оба стихотворения, посвященные Калипсо. Но Пушкин более требовательно отнесся к лирике, включенной в новый сборник. Последнюю строфу стихотворения «Иностранке», которая в черновой тетради была очень откровенной и нежной, он заменил более сдержанной, хотя и загадочной:

На чуждые черты взирая,

Верь только сердцу моему,

Как прежде верила ему,

Его страстей не понимая.

Г. Днепродзержинск